А потом коты вздрогнули и обернулись к Вите, а спустя несколько секунд из вентиляционного хода послышалось стремительное шебуршание и неясный урчащий рокот, он накатывал все ближе, ближе и вдруг выплеснулся наружу (решетка сорвалась и грохнулась на пол) — «хорошшо-хорошшо-хорошшо!» — вместе с чумазым, покрытым пылью и штукатуркой котенком. «Бам — хрлясь» — Кеша сиганул на спинку кровати, перепрыгнул на окно, рухнул вниз вместе с занавесками и карнизом — «Ишщем — жждем! Ишщем — жждем!» — и заходил колесом по стенкам, оставляя глубокие царапины.
— Хорошшо-хорошшо-хорошшо…
— Кеша! — ахнула Вита. — Ты что творишь?! Иди сюда!
Котенок послушно метнулся к ней, обхватил всеми четырьмя лапками, спрятал мордочку под мышкой и уже умиротворенно забубнил свое «хорошшо…». Коты вышли из столбняка.
— Что есть «Кеша»? — спросил тот, кто все это время говорил. Кот, Кот с большой буквы, Кот как имя, Вита в конце концов назвала его — до выяснения обстоятельств. Тот, который молчал, получил номер — Второй.
— Кеша — это он, — пояснила Вита, поглаживая малыша по голове. — Мы его так назвали. Кешенька. Имя такое. Ему понравилось.
— Хочу такого же хомячка, — чуть слышно, не открывая глаз, пробормотал Ким.
— Мы его так назвали. Кешенька. Имя такое. Ему понравилось.
— Хочу такого же хомячка, — чуть слышно, не открывая глаз, пробормотал Ким.
Коты сдвинули головы и возбужденно заговорили между собой на гортанно-урчащем языке. Потом Кот чуть возвысил голос, и Кеша перепрыгнул к нему. Тут настала Витина очередь удивляться: после короткой паузы котенок без усилий заговорил на том же языке, что и взрослые. Странное совещание продолжалось недолго, минут пять-семь, и за это время Ким успел оклематься, встать на четвереньки и перебраться в противоположный от совещающихся уголок. Вита взглядом спросила его: как? Он взялся за голову, чем-то напомнив одну из четырех даосских обезьянок.
Взрослые коты, словно зеркальные двойники, повернулись к Вите, выставив перед собой малыша, прижали кулаки к головам, поклонились. Кеша, не заморачиваясь формальностями, запрыгнул на кровать и обнял Виту сзади за шею.
— Мы есть крайне признательны и удивлены, — заговорил Кот. — Мы есть обязаны. Это небывало-ново-невозможно. Маленькая пара. Единый воздух, единый свет, единая мысль, единая жизнь. Невозможно порознь. Потом, большие — иногда. Маленькие — никогда. Глазам верить ли? Один, маленький, полный, единый. Дышит. Носит имя. Значит, есть второй единый. Большой — родитель. Два родитель? Два давали имя?
— Да, — прошептала Вита. — Двое…
— Истинно. Заключается, ваш маленький человек общий. Кешша. Вы есть родитель. Два родитель. Понятен есть?
В полном обалдении Вита шевелила губами.
— Хорошший, — подсказал Кеша. — Большшшой.
— Как честный человек теперь он обязан на мне жениться… — Это не было мыслью. Это была автоматическая словесная затычка.
— Одно неосторожное движение — и ты отец, — прокомментировал Ким. И чудом уклонился от свистнувшего в воздухе апельсина.
* * *
Геловани не мог позволить себе послеполетной реакции, а потому выпил пол-литра крепчайшего черного кофе, это не так чтобы помогло, и тогда он уговорил доктора Майе («…вообще-то я канадец, живу в Амстердаме, а с этими ребятами зарубился по контракту…») влить ему в трицепс какое-то снадобье, от которого действительно усталость и вялость как рукой сняло, но которое обладало продолжительным побочным эффектом, крайне нежелательным на таких вот изолированных от мира базах: возникла совершенно сумасшедшая беспредметная эрекция. С внешним своим видом Геловани кое-как управился, притянув озорника брючным ремнем к животу, но мысли постоянно уходили куда-то не туда — то к Мальборо, то к этой бедняжке на койке в медотсеке… Видения приходилось отгонять, как мух. Они тут же возвращались.
Полчаса Геловани потратил, шифруя телеграмму в Пулково. Не помогло.
Эскадра на «Мтубатуба» базировалась небольшая, тридцать шесть боевых бортов (точно таких же, как у него, «Портосов», только французской постройки; в бою было потеряно восемь) и десять транспортных, — но командовал ею вице-адмирал, поджарый седой зулус по имени Рейли и с совершенно непроизносимой фамилией. Геловани сидел в его кабинете, равнодушно разглядывал богатую коллекцию развешанного по стенам старинного оружия и пил из высокого стального бокала какую-то чересчур крепкую гадость, отдававшую жженой резиной, патокой и зубной пастой. Налито это было из красивой черной бутылки со множеством печатей, так что Геловани приходилось пенять разве что на свои недостаточно проработанные вкусовые пристрастия…
— То, что вы рассказали, мистер фест, удивительно и совершенно неправдоподобно, — сказал хозяин кабинета, раскуривая кривую норвежскую трубку.
— Но ваш выговор превосходен, вы правильно расставляете слова в предложениях — в отличие от моих пилотов, — и поэтому я вынужден вам поверить… я уже не говорю про великолепные снимки… — Он пыхнул дымом и сложил тонкие серые губы в тильду: один уголок рта вверх, другой вниз. — Вы абсолютно уверены, что это были марцалы?
— Это были корабли марцалов, — сказал Геловани. — Их стандартные эсминцы. В наших альбомах они именуются «Звездные птицы». — Он произнес название по-русски и тут же перевел на английский. — В этом у меня нет ни малейших сомнений. Были ли на борту именно марцалы — этого я знать не могу.