Наверное, если бы она взялась за клеммы под током, такого бы не произошло: все мышцы напряглись судорожно, отчаянно, до хруста, до разрыва, до дикой боли — она исторгала из себя что-то, совершенно не воспроизводимое словами, не только боль и отчаяние сегодняшнего дня, не только подготовленный загодя и уже устаревший доклад о положении в регионе, не только просьбу об эвакуации — но еще, наверное, и обрывки того, что вылетело из умирающей Марьяны, и то, что успели и сумели передать попавшие в засаду в её доме…
И то, что хотел, но не смог передать Вик. Все это вылетело из неё раз, и другой, и третий — тело содрогалось, как от мучительной рвоты, когда желудок уже пуст, а позывы не прекращаются. Потом на какое-то время наступило облегчение — Маша чувствовала себя пустым мешочком, гвоздями прибитым к дереву, — и наконец навалился страшный холод. Словно все вокруг внезапно перестало притворяться явью, а стало тем, чем было всегда: бумажной декорацией посреди ледяной пустыни… черная невидимая поземка хлестала по ногам, и ветер, ветер, убийственный пронзительный ветер, тоже черный и почему-то пустой внутри…
Потом и это прекратилось, и тело не ощутило падения, Маша лишь глазами увидела и остатками сознания отметила, что лежит на спине, лицом вверх, а ветви дерева сухо и неподвижно перечеркивают пятнистое небо над нею.
Словно все вокруг внезапно перестало притворяться явью, а стало тем, чем было всегда: бумажной декорацией посреди ледяной пустыни… черная невидимая поземка хлестала по ногам, и ветер, ветер, убийственный пронзительный ветер, тоже черный и почему-то пустой внутри…
Потом и это прекратилось, и тело не ощутило падения, Маша лишь глазами увидела и остатками сознания отметила, что лежит на спине, лицом вверх, а ветви дерева сухо и неподвижно перечеркивают пятнистое небо над нею.
И ещё чувствовалась гнетущая тяжесть в темени и затылке. Она получила послание, но пройдет час или два, прежде чем оно откроется ей — и она сумеет осознать его содержание. Час, или два, или три. Или вся ночь.
Если удастся выжить…
Глава седьмая
Много доброй еды
Все ещё 21 августа 2014 года
Геловани звали величественно: Данте Автандилович. Был он при этом вида совсем не поэтического и не рыцарского: красная морда с крошечными, навсегда прищуренными глазками без ресниц (ожог третьей степени, десяток пластических операций…) — и вывихнутая походка, последствие неудачного катапультирования. Тогда ещё в подмогу марцалам пытались биться с имперцами на простых атмосферных самолетах, «сушках» и «мигах», и Геловани был пилотом-истребителем авиации Северного флота…
— Ах, ребята, ребята… — Он сокрушенно качал головой и колотил ладонью по углу стола. — Ну как это можно, Адам, как мы дошли до жизни такой, что вот — здоровые мужики, а сидим за спинами ребятишек? На убой их посылаем… Девочек, а?.. Нельзя так, полковник, нельзя…
— Нельзя, — сказал Адам.
— А что делать?
— Думать, братец Дант. Думать. Что-нибудь и придумается.
— У меня уже вон какая плешь. Думаешь, от чего это? Думаю. Все думаю. Когтями скребу… Поверите, барышня, — он повернулся к Вите, — иногда кажется: ну вот, ещё чуть-чуть… И — ни копейки. Рассыпается. Дурак дураком. Так обидно…
— Это когда про марцалов думаете? — спросила Вита.
— И про них, родимых, тоже. Да и как про них не думать… все время рядом. Завидую, надо сказать. Сами в бой ходят. Дерутся, как черти. А мы — детишками прикрываемся…
— Слушай, Дант… — Адам зажал в кулаке подбородок. — У Мартына есть информация, что бой, в котором ребятишки завалили имперский крейсер, был… скажем так, со странностями. Что ты на это ответишь?
Геловани долго молчал. Глядел куда-то в угол.
— Ладно, — сказал он наконец. — Семь бед — один диабет. Странностей там было — в большой мешок не сложишь. То, что ребята не могли по рассчитанной орбите найти спутник… ну, ладно. Иногда бывает. То, что прозевали фрегаты, дали им подойти на дистанцию залпа, — этому я объяснения не вижу. Пока не вижу. Но это, как бы сказать… то, на что можно будет потом перевести стрелки. Потому что на самом деле никакого спутника там не было. Понимаешь, Адам? Мы потом все расчетные конуса разлета, что не в атмосферу упираются, прочесали — как сквозь ситечко пропустили. Обломки «Волка», обломки наших корабликов…
— Договаривай, — сказал Адам. — Начал, так колись до конца… Этот спутник, которого не было, — подобрали?
— А ты сам-то откуда знаешь?
— А я, понимаешь, тот самый парень, который пер через две таможни пару изувеченных трупов.
И теперь должен заботиться о безопасности… э-э… даже не знаю кого.
— Понятно… — протянул Геловани. — Ну а я… В общем, да. Я их… этих… сам видел.
— Что там тетя доктор говорит — выживут они? — спросил Адам.
— Ну… иначе стоило ли возиться? Побитые они, правда, — живого места нет. И без сознания. Рвалось же там, что в твоем аду…
— Увидеть их можно?
— Нет.
— А если очень захотеть?
— Там везде охрана, — предупредил Геловани.
— Ваша?
— И ещё контрразведка флота.
— Это хорошо… Но вот, скажем — если будет нужно, — сумеют ли они не пропустить, скажем, марцалов?
— Наши — вряд ли, — сказал Геловани. — А контра… это полные отморозки. Будет у них приказ не пропускать — и не пропустят.