Адам промолчал.
Койки в палате было две, но вторая пустовала. На двух подушках, безвольно завалясь набок, полусидел-полулежал истощенный и очень старый мальчик. Адам почувствовал, как внутри становится пусто и холодно и в этом холоде и пустоте дрожит натянутая мокрая жилка…
Попискивал монитор — очень часто и не слишком ровно. Из двух капельниц что-то вливалось в вены мальчика: жидкость голубовато-прозрачная и жидкость белесая, опалесцирующая.
Адам медленно подошел к кровати и сел на больничный клеенчатый стул. Стул ещё не остыл.
— Здравствуй, Саня, — сказал Адам. — Лейтенант Смолянин.
Глаза лежащего медленно повернулись в его сторону. Адаму показалось, что он слышит это движение: вязкое, производимое с усилием… так проворачивается древний застоявшийся механизм…
— Поздравляю с наградами, лейтенант. Орден Святого Георгия-Победоносца от российского правительства и медаль Серебряный щит от ООН. Немного окрепнешь…
Губы лежащего шевельнулись. Адам не столько услышал, сколько угадал:
— …недостоин… потерял…
Адам положил свою руку поверх его — сухой и холодной.
— Не говори так. И не думай. Твой бой разобран детально. Все действия признаны верными… и героическими. Гардемарины твои тоже награждены… посмертно. Ты победитель, лейтенант.
— …кого?.. — шелестящий шепот, очень далекий и слабый. — …парень и девочка… шлем снял… целые?..
— Да-да, — подхватил Адам. — Ты снимал шлем. Почему?
Это был самый странный момент в сегодняшнем разборе боя — безусловно, успешного и героического… хотя успех скорее всего принадлежит в большей степени чуду, чем превосходству оружия или пилотов… а итог отягощен тем, что в трюмах крейсера томилось двести тридцать два (а если по правде — то двести тридцать четыре) человека, из них одиннадцать детей.
Это пилот узнает рано или поздно… но не сейчас. И не завтра.
Информацию о том, что пилот совершил перед боем одно странное, граничащее с нарушением полетного задания действие, предоставили марцалы. Они якобы считали её с остатков обгоревшей корабельной обшивки. Адам многое бы отдал за подобное умение. Но земная техника — а правильнее сказать, техника, производимая на Земле, — пока ничего такого делать не позволяла, а торсионные детекторы марцалы производили только у себя… или покупали где-нибудь на галактическом черном рынке, иногда с раздражением думал Адам; поведение союзников и покровителей не всегда было логичным, хотя неизменно доброжелательным. Как бы доброжелательным…
С каких пор он перестал доверять марцалам? Нет, не то чтобы совсем перестал, но — усомнился? Вроде бы ничто не склоняло к этому. Однако же… Однако.
А главное — не с кем поговорить об этом. И это тоже странность, не находящая объяснения. Почему он так истошно уверен, что его не просто не поймут, а даже не станут слушать? Ведь не пробовал ни разу… И никто не пробовал с ним заговорить об этом. Марцалы были вне обсуждений. То есть не совсем так… Он сам путался в своих сомнениях.
— …посмотреть… — сказал Санька, улыбнулся и на миг стал мальчиком. — Смешно… без ничего… не поверил…
Потом он откинулся на подушку, отвел глаза и снова стал стариком. Больным избитым стариком. Седой ежик, дряблые щеки, тусклые запавшие глаза под сухими тонкими веками, и даже синяки не набрякшие, а наоборот…
— Ты снял шлем, чтобы увидеть что-то? А шлем мешал?
— …ну да…
Сзади на плечо Адама легла рука врача.
— Пойдемте. Нельзя больше.
Адам встал. Из палаты он выходил как-то боком…
— А вы спорили, — сказал врач.
Адам оглянулся на дверь.
— Что дальше? — спросил он.
— Пойдемте в кабинет, — сказал врач. — Там и поговорим. Вы курите?
— Нет.
— Не будете возражать?..
— Нет.
В кабинете на стене висела картина: печальный Пьеро в позе тореро, готовится нанести удар. Трибуны орут. Быка не видно.
— Хотите коньяку? — спросил врач, Адам покачал головой:
— Мне отсюда к начальству… Кофею, случайно, нет?
— Растворяшка — вон там, в шкафу, берите сами. Чайник…
— Ага, все вижу… А какого-нибудь аспирина?
— Голова?
— Слабое место. Плохо переношу смену климата.
— Откуда вы сейчас?
— Из Бейрута.
— Смотрю, загар не наш.
— Ну, ещё бы… — Адам положил в белую со щербиной кружку три полные ложки кофейных гранул и пол-ложки сахара, плеснул немного кипятка, размешал. Поднялась светло-коричневая пена.
Доктор достал из ящика стола сигареты и белый пластмассовый пузырек.
— Вот аспирин, возьмите…
— Спасибо. Так что вы мне скажете о перспективах парня?
— Надо ждать кризиса. Еще два-три дня.
Так что вы мне скажете о перспективах парня?
— Надо ждать кризиса. Еще два-три дня. Потом… что-то решится. Я надеюсь все-таки, что он выкарабкается. Не понимаю, как это могло получиться, но у него очень незначительные соматические повреждения. Корабль вдребезги, а пилот цел… Вы понимаете, что такое — соматические?
— Телесные, — перевел А там. — Я встречал это слово в старинных книгах.
— Что?
— Не обращайте внимания, это я так… Значит, есть шансы, что он оправится?
— Я не сказал: оправится. Я сказал: останется жив. Может быть, даже сможет работать. Частично восстановится интеллект… Впрочем, детали будут ясны ещё не скоро.
Адам закусил губу.
— Мне нужно как-то узнать, с чем они встретились там, наверху. Там было что-то новое, неизвестное. Что-то совсем новое…