— Па, ну, придумай ты, чем ей по дому заняться сегодня-завтра. Кошек каких-нибудь притащи, что ли… Адам, составь мне компанию. Мы ненадолго, а то жрать жутко хочется.
…Адам в первый раз видел, чтобы так курила женщина — сигарету в три затяжки.
— Что-то было? — спросил он.
— Ага.
— Не расскажешь?
— Нет. Потом. Не знаю.
Бросила окурок в траву и вытащила вторую сигарету. Когда они вернулись к столу, с виду все уже успокоилось. Лионелла раскладывала по тарелкам еду, академик колдовал над бокалами, сооружая сложный многоцветный коктейль, Густочка, сосредоточенно ахая, наворачивала крабовый салат. Неизвестно, чему учит история, а вот походная жизнь, видимо, любого доцента приучает лопать все, что дают, при первой возможности. Без комплексов и без интеллигентской рефлексии: что делать, кто виноват и едят ли курицу руками.
Еще как едят! С хрустом! Во всяком случае, любимую ножку Витка уцепила моментально — иначе было бы не спасти. Лионелла набрала воздуху… И тут вторую ножку с ворчанием отломила Густочка.
Адам счел себя обязанным сгладить ситуацию:
— Лионелла Максимовна! Вита мне говорила, что вы готовите такой королевский рыбный салат… А у меня глаза разбежались.
— Это с грецкими орехами и копченой скумбрией? Сейчас я вам положу, Адамчик, угощайтесь. Где это вы так загорели? В отпуске были?
— В отпуске я уже лет пять не был. А загара мне по работе хватает. У нас же база в Бейруте, страшное дело. Это мне, можно сказать, повезло, что я там ещё арабом не стал.
Это мне, можно сказать, повезло, что я там ещё арабом не стал. Швед у нас один был, так он за полтора года абсолютно черный сделался, волосы закурчавились… В общем, негр и негр. Отозвали парня.
— А Виточка совсем не загорает, — сокрушенно пожаловалась Лионелла. — И тоже в отпуск не идет. Все время что-то неотложное. Что у вас за работа такая?
— Выбки певедохнут, — с набитым ртом пояснила Вита. — Уйду в отпуск — ковмить некому будет. И хана аквавиуму.
Академик, отчаявшись привлечь к себе внимание цивилизованными методами, постучал ложечкой по бокалу. Адам среагировал первым. Он вскочил на ноги и торжественно провозгласил:
— За прекрасных дам!
И все наконец-то выпили. После чего застолье, увязшее было непонятно в чем, выправилось, вырулило и покатилось как должно.
Но когда академик сам встал, чтобы сказать тост, заработал висевший в коридоре репродуктор: щелкнул, зашипел и негромко, по нарастающей, затрубил сбор. Мелодия отзвучала, и голос каперанга Геловани произнес:
— Внимание! Всем гардемаринам выпускного курса немедленно прервать отпуск и вернуться в Школу. Повторяю: всем гардемаринам выпускного курса вернуться в Школу до восемнадцати ноль-ноль. Это не учебная тревога. Все опоздавшие будут отчислены без права восстановления…
Адам и Вита переглянулись, и Адам метнулся к телефону. Его ждали в полном молчании, только Густочка нервно вздыхала и несколько раз порывалась о чем-то спросить.
Он вернулся, с сожалением развел руками:
— Труба зовет. Лионелла Максимовна, Максим Лео… нидович… спасибо за обед, за беседу… Августа, было очень приятно…
— Ага, мы поскакали… — Вита порывисто обняла обоих родителей сразу, чмокнула тетушку, с сожалением оглянулась на обезноженную курицу…
— Ой, подождите, я вам с собой!.. — спохватилась Лионелла.
…На лестнице Адам взял Виту за плечи, развернулк себе лицом:
— В небе — черт-те что. Никто не знает. Кузены жгут бумаги — грузовиками. Ты поняла?
Вита чертила пальцем в воздухе, словно что-то считала.
— То есть им сейчас не до нас?
— Ага. Ситуация уникальная…
— И мы будем последними раздолбаями, если не выжмем из неё все, что возможно.
Они бросились вниз по лестнице.
— Возьми сумку, — вприпрыжку сказала Вита. — Ты не представляешь, сколько всего там есть. Я тоже не представляю. Но мама — лучший в мире специалист по кормлению меня.
— Хорошо бы она дала рюкзак, — проворчал Адам, прилаживая неудобную и тяжелую сумку на плечо.
Служебный «уазик» подкатил к парадной в тот самый момент, когда они шагнули на тротуар.
Юлька не знала, почему свернула за той троицей. Она вообще не очень понимала, что с нею происходит в последние дни. Словно её разрезали, вывернули и как-то иначе сшили. Нельзя сказать, что она плохо ощущала руки и ноги — но она ощущала их не так, как привыкла. Лицо приходилось ощупывать, чтобы узнать, какая гримаса на нем пристроилась. То же самое произошло с городом. Она перестала его чувствовать. Между нею и такими знакомыми улицами образовалась скользкая бугристая прослойка, которую, наверное, можно было не только потрогать, но и увидеть: просто надо было как-то ещё — полностью, что ли, — открыть глаза.
Иногда в край глаза попадал жирноватый отблеск солнца с той прослойки… или что-то еще, какое-то мягкое бледно-радужное преломление. Но стоило взглянуть прямо — и прослойка делала вид, что её здесь и не было никогда…
Юлька не была уверена, держит ли она так удар — или же просто умерла. Не за что было зацепиться, чтобы понять это.
…Как её вынесло на этот пустынный Большой? Утро сейчас или вечер? Что было вчера?.. Где-то с краю сознания процарапано было, что у неё двухнедельный отпуск. И что к Саньке её сейчас не пустят. Скоро, но не сейчас. Когда зажужжит в кармане будильник. Она вытащила его, посмотрела, что-то поняла, но тут же забыла.