Первый корабль сел на чистую полосу и зарулил на стоянку. У него были хищные формы фронтового бомбардировщика и скошенные вперед крылья. Два двигателя размещались в длинных цилиндрических гондолах, вынесенных далеко назад, третий — в основании высокого киля. Из-за выпуклой и гнутой зеркальности обшивки формы корабля казались текучими, и только черные капли триполяровых фонарей придавали ему какую-то основательность.
Второй и третий корабль были такие же, а четвертый… Четвертый отличался коренным образом: такие же крылья и двигатели, но корпус широкий и приплюснутый, а киль венчает внушительных размеров — метров двенадцать в диаметре — тарелка. Виттштейн отдал бы свою правую руку, что это радиолокатор, но — как такое может быть? До первого же хроносдвига…
Но ведь сделали же зачем-то?
Адмирал вдруг почувствовал нервную дрожь. Он смотрел, как экипажи садятся в поданные микроавтобусики, как под крыльями новых кораблей уже суетятся техники и вооруженцы, как ещё два корабля заходят на посадку…
Ведь сделали их зачем-то! Зная, что будут хроносдвиги и вся нормальная электроника окажется пригоршней кварца. Значит?..
Он вцепился в стол и стал ждать.
Внизу застучали каблуки и зазвенели голоса. Веселые, ликующие голоса.
Вошли толпой — восьмеро. Взрослые! Лет до тридцати! Отдали честь. Один, лопоухий, с бритым до синевы черепом и крошечным чубчиком, шагнул вперед:
— Господин адмирал. Первая экспериментальная эскадра прибыла в расположение вашей дивизии, имея приказ Верховного Главнокомандующего: атаковать и уничтожить противника! Докладывает командир эскадры, командир эсминца «Гавриил» капитан второго ранга Колесников!
— Вольно, ребята, — скомандовал Виттштейн. — Докладывайте: в чем изюм?
Доложили сумбурно и почти наперебой: корабли снабжены и компьютерами, и локаторами, и средствами быстрой связи, не подверженными воздействию имперских хроновиков. Принципиально другие принципы, другие материалы. Не кремний, а триполяр. Не электроны, а кванты света. Программа испытаний только началась, ещё не до конца ясно, как поведет себя это все в боевой обстановке, но — так вот получилось. А ещё — визиблы кончились. И теперь… теперь…
Если бы вчера, подумал Витпитейн. А ещё лучше — в позапрошлом году.
Но не сказал.
Какая все-таки фантастическая дрянь — шоковая граната. Пуля дура, но на фоне гранаты — лауреат Нобелевской премии. Томагавк хочу, То-ма-гавк. Долбить черепа и снимать скальпы. Ходить по ночам, ну, или в сумерках, и жечь ма-аленькие костерки. И — тишина… Олени, лисы, орлы, куропатки… Деревья еле шуршат… никаких водопадов…
— Слышь, Липо, подъезжаем, — раскатистым эхом вломился в лесную идиллию голос Макарушкина, — и че-то у них тут-здесь творится невнятное. На большое начальство похоже. А как хорошо без него было.
Адам сосредоточился и открыл глаза. «Подъезжали» они на вертолете, уже висели на малой высоте, светя посадочными фарами, а внизу столпилось штук восемь одних только легковушек, да ещё несколько крытых грузовиков, да три бэтээра — все по пояс в тумане… Кто-то, прижимая фуражку рукой, макал пилоту: садись, мол, садись! Не задерживай.
«Подъезжали» они на вертолете, уже висели на малой высоте, светя посадочными фарами, а внизу столпилось штук восемь одних только легковушек, да ещё несколько крытых грузовиков, да три бэтээра — все по пояс в тумане… Кто-то, прижимая фуражку рукой, макал пилоту: садись, мол, садись! Не задерживай.
Вертолет стал разворачиваться. Сразу затошнило, Адам сглотнул и понял, что на этот раз удержится.
И все равно: выходя, он промахнулся мимо поручня двери и чуть не выпад наружу. Там, снаружи, был другой мир, от которого он успел отвыкнуть. Хотелось сжаться и зарыться в какую-нибудь яму. Или просто накрыться с головой одеялом. Он даже ощутил запах верблюжьей шерсти…
И его опять затошнило.
Третья контузия, подумал он. Пора завязывать, скоро мозгов совсем не останется. И пока не понятно, во что это выльется — ведь одновременно с шоковой рвануло и что-то боевое в руках у марцала. Оба гада в реанимации, и — выживет ли старик?.. Плохо было в Боснии, вспомнилось тут же, когда подорвался Абалмасов, Адам перевязывал его, кровь хлестала, Абалмасов нес чушь, а руки были ватные, и спина не держала: заваливало назад, как пьяного. И полгода потом, стоило повернуть голову — начинало валить назад, а постоянное поперхивание чем угодно сохранилось до сих пор. Это была вторая контузия, после первой он выцарапался легко, отделался тиком да звоном в ушах — не часто, на перемену погоды…
Потом получилось так, что Макарушкин кому-то рапортовал, а Адам висел у него над левым плечом и чуть позади — как черт-хранитель. И без перехода: длинный стол, во главе стола кто-то очень знакомый, а рядом — Мартын в дурацком клетчатом пиджаке. Когда не надо, он всегда рядом…
— Пока ты прохлаждался, — с обидой ответил Мартын, — я, между прочим, два мятежа подавил. Ты пока слушай, я тебе потом отдельно расскажу.
— Что я вообще могу услышать? — пожал плечами Адам. — У меня в ушах по две коробки пластилина. И в башке ещё три. Всего семь коробок. По-моему, достаточно. Тут коньяк есть?