Те трое — в гардемаринской голубой форме — появились шагах в пятидесяти впереди неё откуда-то справа (из какой-то арки, наверное, она не заметила) — и пошли неторопливо и веско. Словно подхваченная странным эластичным буксиром, она двинулась следом, стараясь не нагонять, но и не отставать от них. Она не представляла себе, зачем идет и куда. Просто что-то щелкнуло и включилось. Не сказать, что она полностью пришла в себя. Но по крайней мере она стала замечать разноцветную плитку под ногами и витрины справа. Одежда… Самокаты «джинджер» и мини-глайдеры… Игрушки, земные и марцальские: куклы, модели машин и космических кораблей, наборы солдатиков — земляне в голубом и имперцы в черном…
Почему она так странно подумала в первый момент: «в гардемаринской форме»? Почему не просто — «гардемарины»?..
Они свернули по Защитников в сторону Пушкарской, и Юлька свернула туда же. Дом на углу, сколько Юлька себя помнила, все ремонтировался, перестраивался, реставрировался… зеленая сетка, черная пленка, а теперь вот — сплошная, чуть-чуть шероховатая стена розовато-песочного цвета, мягкая наощупь…
Походка у них была не гардемаринская, вот что. Какая-то тягучая, вязкая.
Медленно и почти беззвучно перетек через Большой проспект трамвай. Старые коробки, поставленные на новые шасси. Не колеса, а что-то вроде полозьев — скользят над рельсами в долях миллиметра. На борту реклама пишущих машинок «Небесная механика» с шестью функциями…
Сколько она не видела этих? Секунд тридцать? Но когда Юлька свернула за угол, вслед трамваю, там никого не было. То есть — ни одной живой души. Внезапно заторопившись, она чуть не пробежала мимо приоткрытой двери парадной как раз в тот момент, когда там вдруг кто-то хрипло матюгнулся, и кто-то ахнул, и раздалось два или три быстрых глухих удара.
В парадной было полутемно, над лестницей косо висел широкий пыльно-световой брус, а на площадке перед лестницей невнятно возились спинами к Юльке все те же трое, и один обернулся и злобно крикнул:
— А ну пошла на хер, блядь!
И снова принялся месить кого-то ногами, уверенный, что Юлька его испугалась. Козел драный, доносились скомканные обрывки брани, ты на кого пасть раскрыл, падаль…
— Смирно! — крикнула Юлька. — Чья группа?
Они разом перестали бить того, кого били, и развернулись к ней.
— Ну ты и марфуша, — сказал один, гололобый. Кажется, тот, который обругал её. Или другой.
Конечно, никакие это были не гардемарины. Она не знала, чего именно не хватает в этих потных мордах, но чего-то самого главного — не хватало.
И ещё она ясно поняла, что сейчас эти трое бросятся на неё и она кого-то из них убьет. И наплевать, что будет потом.
— Пошла… вон… — сказал ещё один, с огромными острыми ушами.
И наплевать, что будет потом.
— Пошла… вон… — сказал ещё один, с огромными острыми ушами. — Чего вытаращилась? Наш город. Че хочем, то и прем.
— Не ваш, — сказала Юлька. — А наш. Наш. Понятно?
За их спинами зашевелился тот, кого они били. Приподнялся, встал на четвереньки. И — блеванул со стоном.
— Нажрался, пидор, — пояснил остроухий. — Оскорбление мундира допустил, поняла?
— Заткнись, — сказала Юлька. Она уже вычислила, кто здесь самый опасный — вот этот, справа, который молчит, — а самый слабый и трусливый — как раз остроухий. А тот, который назвал её марфой, хочет все замять. Но он тоже опасный.
— А ты, значит, из гардьев? — прищурился гололобый. — А чего форма не такая?
— Прикалываюсь, — сказала Юлька.
— Вот и мы прикалываемся, — хихикнул остроухий. — Ну, так мы пойдем? Или — хочешь с нами?
— Нет, — сказала Юлька. — Никто никуда не пойдет. Эй, вы, там! Идите, вызовите патруль!
Избитый попятился вверх по лестнице.
— Стоять! — шикнул на него тот третий, который до сих пор молчал. У него были холодные, необыкновенно светлые глаза.
Избитый застыл.
Это был мужчина за пятьдесят. По лицу его обильно текла кровь, глаза стремительно заплывали.
— Он никуда не пойдет, — сказал светлоглазый. — И ты, сучка, никуда не пойдешь. Пока мы тебя не отпустим. Давай-ка, Кишка, сделай её. А мы тебе подлапим, если она вдруг возбухнет…
Было странно: посылать разведчика, вместо того чтобы просто в шесть рук и шесть ног смахнуть её и раздавить… против троих ей не выстоять, она это знала. А остроухому не хотелось играть роль пробного шара, и это она тоже знала. Она уже многое знала вокруг себя, это было почти как на дежурстве — знать, что происходит вокруг планеты…
Остроухий сунулся. Он ничего не умел, а она не стала раскрываться: отмахнулась подчеркнуто неловко. Но сильно.
И вот тогда они бросились все трое.
А её вдруг скрутило невыносимой болью. Сама того не желая, она только что перепрыгнула в дежурный режим… а на орбите что-то происходило, что-то большое, масштабное, и колокольчики гибли десятками…
Потом все стало ослепительным и черным. Потом она встала. Ее держали за плечи, и чья-то рука осторожно вытирала её лицо. Чужие пальцы словно вдруг сняли с глаз радужную пленку, и она стала видеть только черное и белое, но зато очень четко.
— Пойдем, мичман, — сказал тот, кто её держал, глубоким голосом. — Без нас разберутся.
— Там, наверху… — вспомнила вдруг Юлька. — Там много…