— Врешь, — беззлобно сказал Антон. — Вот я точно знаю, когда врут. Меня ещё весной начали раскачивать. И сказали, что потом сильнее раскачают. Почему мы этого Барса и заподозрили…
— Откуда у вас детонаторы?
— Со складу, вестимо, — хмыкнул, Иван. — Откуда ещё детонаторы берутся?
— Мы их давно скребанули, — пояснил Антон. — Рыбу глушить хотели. А видишь — для настоящего дела понадобились… Барс — предатель. — Он резко изменил тон, глаза его сузились. — Он хочет сдаться. Их несколько таких. Хотят остаться на Земле.
— А… остальные?
— Ну… если Империя захватит Землю… Чего им тут делать? Коров пасти? Будут биться до последнего, а потом — взорвут все к чертовой матери.
— Взорвут нас… и смотаются… Так, по-вашему?
— А зачем нам жить? — тихо спросил Петр. — Нам и сейчас-то особенно незачем жить, а под Империей… Или тебе это все по барабану?
— Не задирайся к ней, — сказал Антон. — Она ещё ничего такого не сказала.
— Ну так подумала!
— И не подумала, — сказал Антон. — Так вот, слушайте меня. Если Барс вдруг позвонит и скажет, что отбой и все такое… Он же Предатель.
— Значит, надо взрывать, — сказал Петр.
— Не сразу… Мы просто не выйдем из бункера. Потребуем адмирала и все ему объясним.
— И что? — недовольно спросил Петр.
— А то. Сейчас власть у нас, вот на этой самой кнопке. Мы втроем — или ты с нами? тогда вчетвером — сможем дежурить круглосуточно много дней. Или месяцев. Потребуем, чтобы имперцы убрались навсегда. И если они сунутся хоть раз… хоть на самую глухую окраину… тогда — взрывать. Вот тогда, Петька. Только тогда. Понял меня? Только тогда.
— Понял… — протянул Петр.
— Бесполезно это, наверное, — сказала Юлька. — Ну сотрем мы в порошок Питер. А остальные города? Они же останутся.
— А сейчас во многих местах при кнопке сидят решительные пацаны, — сказал Иван. — Ты про «Шрапнель» слышала?
Юлька слышала. «Шрапнелью» называлась широко известная «секретная» организация, объединяющая гардемарин КОФ из разных школ и даже разных стран. Они переписывались, устраивали какие-то встречи, съезды — в общем, производили большой шум… Юлька была уверена, что все это нельзя принимать всерьез. Да и Санька… он тоже так говорил.
— Слышала, — сказала она.
— «Шрапнель» — это так, вроде обертки, — сказал Иван.
— А вот что у неё внутри есть — это серьезно. Это решительные пацаны. И такой вариант мы с ними обсуждали.
— И не только такой, — сказал Антон.
— Не только, — согласился Иван. — Но пока что в работе — этот.
Юлька опустила голову. Все стало ещё безнадежнее, чем было раньше.
— Развяжите меня, — сказала она. — Я с вами.
* * *
Они заходили на посадку и касались полосы с интервалом в сорок секунд: девятка «Арамисов», два «Портоса» и две «Звездные птицы» — последние, кто ещё оставался в небе. Тридцать три пулковских корабля к этому времени уже вернулись на землю — на саму базу, на запасные полосы, на чужие (и даже весьма отдаленные) базы; кто-то сел просто в чистом поле, прорыв трехметровой глубины траншею, кто-то — на шоссе… Возможно, к вечеру объявятся ещё несколько пилотов — какая-то надежда оставалась. Возможно, их будет человек десять… Из тех, кто сумел приземлиться, почти половина имели дозу свыше ста рентген, причем четверо из них — под тысячу. Их вытаскивали из кокпитов словно обваренных, с красной вздувшейся кожей, с выцветшими глазами, малейшее прикосновение вызывало боль и кровоподтеки. Немедленно на вертолетах облученных перебросили в госпиталь; туда же на служебном глайдере сейчас отправлялись семнадцать человек из преподавателей, наземного персонала и гардемарин начального класса, которые согласно картотеке годились в доноры костного мозга — это нужно было ребятам на первые двое-трое суток, пока в репликаторах не вырастут в достаточном количестве клетки их собственного костного мозга. Капитан первого ранга Геловани попал в число доноров и был этим почти счастлив…
Сегодня Геловани испытывал вот это «почти счастье» во второй раз. Первый был — когда он понял, что вторую волну поднимать в небо не нужно, что имперцы уходят, уходят!..
Размеры потерь стали известны позже. То, что они будут огромны, Геловани понимал ещё до начала сражения; так оно и оказалось: земляне и марцалы потеряли примерно четверть взлетевших кораблей — больше тысячи единиц. Но потери Пулкова были — три четверти! Насколько он знал, больший процент потерь выпал только на долю норвежско-шведской эскадры, по которой пришелся самый первый удар врага — над Северным полюсом. Из девяноста тяжелых «СААБов» вернулся только один… Пулковцам же подвернулась самая крупная из замеченных имперских группировок; и там же, в их боевых порядках, произошел мощнейший взрыв, оцениваемый этак примерно в полторы-две гигатонны. Природа взрыва была пока неясна…
Именно после этого взрыва имперцы начали выходить из боя вверх, разрывать огневой контакт — и на высоте примерно две тысячи километров исчезать, уходить из нашего пространства в другое, свое, недоступное для нас субпространство, или просто «суб», — так его называли все.
— Кого-то ещё ждем? — спросил Геловани врача базы, Софью Михайловну Табак по прозвищу Мальборо, давнего надежного боевого товарища, с одной стороны, и очаровательную женщину, за которой он второй год не слишком уверенно ухаживал, — с другой; она стояла рядом с ним и, как и он, смотрела на садящиеся кораблики. Лицо её, матово-белое (она не переносила прямых солнечных лучей, поэтому всегда носила широкополую шляпу-стетсон; от этой шляпы, а не только от фамилии, произошло её прозвище), было непроницаемым. Все мы зачем-то держим лицо, подумал Геловани, а если разобраться… Недавний налет на морг выбил его из колеи — похоже, надолго.