Точно в этот момент эсминцы рванулись вперед, на максимальном ускорении прошли редкую сеть оставшихся на прежнем курсе торпед (те несколько десятков, что неосторожно повернули вслед кораблям, попали под огонь кормовых установок и разлетелись в пыль) — и атаковали второй эшелон имперцев. Очевидно, это были десантные корабли: огромные, как линкоры, они все же не имели той сокрушительной огневой мощи…
Сближение заняло семь секунд. Собственно бой — три с десятыми. За это время пушка «Гавриила» выпустила двадцать два снаряда.
Собственно бой — три с десятыми. За это время пушка «Гавриила» выпустила двадцать два снаряда. Примерно столько же — пушки остальных эсминцев, за исключением «Самуила»; сигнал с него прервался, и там, где был корабль, локатор командного центра засек только облако ионизированного газа. Вряд ли это было попаданием — скорее снаряд взорвался в стволе.
Дисплей перед Костей переключился на панораму задней полусферы. Оранжевыми точками сияли попадания. Еще шестьдесят один имперский корабль превратился в раскаленный радиоактивный лом…
Радости не было.
И злости не было. И азарта.
Ребята его полка были отомщены. И, наверное, отомщены погибшие вчера пацаны. И ещё многие.
И это абсолютно ничего не меняло. «Гавриил» развернулся. Он опять был далеко от имперцев, они не видели ни его, ни другие эсминцы.
— Продолжаем, — скомандовал Костя в микрофон. Операторы — и компьютеры — командного центра быстро раздали сектора атак, назначили цели…
Костя повернул голову и встретился взглядом с Лепихом, вторым пилотом. В глазах у того была тоска.
— Продолжаем, — упрямо повторил Костя.
* * *
Виту спасало только одно — в критической ситуации она автоматом переходила на командный, без тени сомнений голос и развешивала поручения без разбора возрастов и статусов. В результате: Абалмасов, так и не надевший спросонок протез, в хвост и в гриву гонял обоих телохранителей, налаживая быт и комфорт своего недостроенного Ковчега; Ким и девочка Ксюха споро готовили жратву на всю ораву (любой вуз ей из Мартына вышибу, то и дело повторяла про себя Вита); Кот и его напарник, свернувшись клубком, лечили сразу трех пациентов; вторая пара котов на своем кораблике патрулировала окрестности; Кеша стерег внезапно перевоспитавшуюся телепатку и попутно пытался освоить собачий язык, тихонько перерыкиваясь с абалмасовским Лахудром; а Маша почти слабоумно тетешкалась с крохотными полумарцалочками так, словно мечтой всей её нескладной подпольной жизни это и было — агукать, гугукать, умильно улыбаться, щекотать животики и менять пеленки.
Уф-ф-ф-ф-ф…
Вита всего на несколько мгновений прикрыла глаза, а когда открыла — оказалось, что младенцы спят, представители человечества под хорошую закусь уже ополовинили бутылку какой-то жуткой самодельной бурды, а представители иных рас, включая косматого черного Лахудра, собрались вокруг неё кружком и чего-то ждут.
«Пора нырять», — поняла Вита.
— Да-да, все правильно, — сказал Адам Годзилле, пожатие руки было твердым, а голос уверенным, — вы молодцы, ни малейших претензий…
Реальность плыла, как вода в плоском ручье с темным дном. Вода, в которую подливали то молоко, то кровь, то чернила.
Странно кренясь, по коридору сквозь эту воду шел солдатик-санитар в белом халате с грубо заштопанной дырой на груди и в черных больничных тапочках на босу ногу. Господин полковник, господин полковник!.. Адам вдруг понял, что зовут его.
— Слушаю.
— Вам записка, велено…
«Там каждой твари по паре, а я — одна…»
— А на словах?
— Ничего…
Адам перевернул бумажку, посмотрел на просвет. Потом вдруг дошло.
— Едем дальше, — сказал он Коле.
— Видим мост, — подхватил тот.
— Едем дальше, — сказал он Коле.
— Видим мост, — подхватил тот. — На мосту ворона сохнет…
— Ворона, — задумчиво сказал Адам. — Да, по крайней мере одна ворона тут определенно есть…
— Ты, что ли?
Адам сокрушенно кивнул.
Римма вздохнула и открыла глаза, покрасневшие и мутные от боли, но совершенно осмысленные, прекрасные, пушистые, бездонные глаза, в которые Геловани тут же провалился весь целиком.
— Боже мой, — сказала она, — опять война…
Доктор вопросительно взглянул на Геловани, и он перевел. Доктор с важным видом кивнул.
— Меня зовут Данте, — сказал Геловани. — А это док Майе. Он вам помогает.
— Спасибо, — выдохнула Римма. Было видно, что говорить ей больно. — Где мы сейчас?
— Над Карелией, — сказал Геловани. — Сядем в Питере.
— В Ленинграде? Никогда не была… — И Римма снова закрыла глаза.
— Откуда же вы? — спросил Геловани.
— Из Фрунзе.
— Фрунзе, Фрунзе… — пробормотал Геловани, вспоминая. — Это Дальний Восток?
— Да нет же. Киргизия.
— Бог ты мой, — сказал Геловани. — Это с какого же года вы… там? — Он показал в небо.
— С шестьдесят шестого. — И Римма снова приоткрыла глаза. — А какой сейчас?
— Две тысячи четырнадцатый…
— Ух ты. Как летит время… Скажите, эти фашисты, которые в нас стреляли, — это марцалы?
— Наверное, — кивнул Геловани.
— Я так почему-то и подумала… Они напали на Землю?
— Уже не знаю, — сказал Геловани. — Раньше я думал, что они пришли нам на выручку…
— Они очень плохие, — сказала Римма. — Презрительные, высокомерные…