— Эти кузены… — пробормотала Вита. — Интересно…
— Кто?
— Комитетчиков мы зовем «кузенами», — пояснила она. — Не важно. Ты можешь описать, что именно они изъяли?
— Аномалии развития, при которых дети… как бы это сказать… имеют черты животных. Люди-кошки, люди-собаки, люди-обезьяны…
Вита шепотом издала изумленно-торжествующий вопль, а потом с размаху ладошкой запечатала себе рот.
(Котенок не мог знать, но смерть напарника его просто спасла. Ученые, с остервенением бросившиеся терзать труп, на какое-то время охладели к живому. Правда, лингвисты продолжали рыть копытами землю, но полукоматозное состояние, в которое внезапно впал пленник, заставило врачей наложить вето на все эксперименты. Они плохо представляли себе, что делать, а потому некоторое время не делали ничего…)
Он наконец-то остался один.
Думать — а не ощущать — было странно, но гораздо удобнее. Например, Он давно перестал вырываться, а главное — не попытался избавиться от своих пут, когда сообразил, насколько это легко. Это действительно было легко, но следовало остаться в одиночестве — или почти в одиночестве. Как сейчас.
Он изогнул кисть, вывернул боевые пальцы, отвел назад, направив кончики когтей на край удерживавшего Его ремня, и сделал неуловимо быстрое для человеческого глаза движение. Ремень с шорохом разошелся. Еще два движения — и от ремней остались только кольца на запястьях и щиколотках. Он вскочил на все четыре лапы, постаравшись не оборвать тоненькие веревочки, прикрепленные к Нему по всему телу, — помнил, что когда какая-то из них отрывалась, раздавался противный звук и начиналась суета. Так. Большой непрозрачный ход — через него входят и выходят Большие-белые. Прозрачный, поменьше — за ним открытое пространство. Чтобы спрятаться там, надо знать где. Он — не знает. Маленький ход наверху, закрытый металлической заслонкой. За ней угадывалась сеточка тонких переходов внутри стен. Тонких, но достаточно удобных для Него — маленького и настолько подвижного, что эти, Белые, и вообразить себе не могли.
Чтобы сорвать решетку вентиляционного хода и втянуться внутрь, Ему понадобилось ровно четыре движения…
Стояли роскошные августовские сумерки — тихие, ласковые, теплые, с бездонным невыразимого цвета небом в редкую розовую полоску. Где-то ещё выше этих легких облаков, сияя в лучах невидимого с земли солнца и оставляя короткий пушистый след, медленно полз то ли самолет, то ли стратосферный патрульный катер. За спиной из открытого окна доносилась негромкая музыка: похоже, крутили старую пластинку…
— А что ты все-таки от меня скрываешь? — спросила Вита, когда они удобно разместились в машинке.
— Мне кажется, это пошло — скрывать от напарника что-то важное.
— Скрываю… — пробормотал Адам. — Пожалуй, что и скрываю. Вот, почитай. — Он вынул из кармана и вложил в руку Вите сложенный листок: записку от врача. Вита взяла листок, но некоторое время тупо смотрела на него, не понимая букв; от того места, где ладони её коснулись пальцы Адама, кругами медленно расходилось тепло…
— Не въезжаю… — сказала она наконец. — Ты хочешь сейчас туда съездить?
— Я тоже не въезжаю, — сказал Адам. — Нет, я думаю, нужно заглянуть на базу, потолковать с народом. Говорят, у гардемарин богатый фольклор — ознакомиться бы… Смолянин все равно без сознания.
— Знакомая фамилия, — сказала Вита. — Пляшет где-то вот здесь, на краю… — Она тронула висок. — Смолянин…
— Не только фамилия, — усмехнулся Адам. — Помнишь тот Новый год — ну, с которого все, в сущности, и началось? Это он тогда меня газировкой облил, паршивец…
— Как интересно, — сказала Вита. — Сгущение событий. Нас уже трое — с той вечеринки.
— Четверо, — помотал головой Адам и рассказал о вчерашней странноватой встрече с бывшим издателем.
— Вообще-то дядя Коля может быть не в счет, — непонятно сказала Вита, — потому что он вездесущ. Даже я с ним встречалась за эти годы раз десять, а ведь я нигде почти не бываю… Но, похоже, идет именно сгущение событий. Еще человека два наших — и можно заказывать музычку…
— Э-э… — протянул Адам. — А ещё раз? Я вроде бы понимаю слова…
— Не обращай внимания. — Вита легкомысленно взмахнула ручкой. — Меня несет. Как Остапа. Есть такая дисциплинка — «каузосекветометрия» называется. Обоснования теоретические у них идиотские, высосанные из понятно чего… а наблюдения встречаются иногда забавные. В частности, о повторяющихся структурах момента, о циклических сюжетах всяческих жизненных ситуаций… о тяготении членов экстраординарных групп… что, мол, члены группы, пережившей какое-то существенное событие, неизбежно собираются в том месте, где и когда подобное событие намерено произойти ещё раз…
— События, подобные нашему, теперь происходят чуть ли не каждую неделю, — проворчал Адам. — И куда более масштабные…
— Может быть, те, да не те? — сказала Вита. — Я вот все время думаю: почему у нас забрали только двоих?
— И почему?
— Ничего не придумывается, — сокрушенно вздохнула Вита. — Такое впечатление, что тогда они кого-то выбирали, а сейчас просто гребут частым гребнем. Или тралом…
— Просто охота стала опаснее, — предположил Адам. — Если с сорок шестого года до ноль третьего они потеряли четыре катера, то за эти одиннадцать лет…