Впрочем, и это как-то использовалось. Тогда за право владеть глупой кукольно-красивой Аней чуть ли не в кулачном бою сошлись четыре могущественные организации. Вита не знала, кто победил в результате.
И вот сейчас она пребывала в растерянности. Хотя бы потому, что чувствовала — Адам скрывает от неё что-то, но не по злому умыслу или из недоверия, а будто бы для того, чтобы смешнее разыграть… или вызвать какую-то запланированную реакцию — как ленивый режиссер у глупой и бесталанной актрисы, которая не может сыграть, а непременно — по Станиславскому — должна все-все пережить как бы на самом деле и так далее…
И она пообещала себе, что позволяет ему вытворять такое с собой в последний раз. Партнеры — значит, партнеры. Все поровну. И пышки, и шишки.
Наконец проезд освободился, Адам тронул машинку, и уже через минуту они звонили в массивную дверь с затейливой резной надписью «Киностудия «Ореол-фильм»» по арке.
Партнеры — значит, партнеры. Все поровну. И пышки, и шишки.
Наконец проезд освободился, Адам тронул машинку, и уже через минуту они звонили в массивную дверь с затейливой резной надписью «Киностудия «Ореол-фильм»» по арке.
Жукович, директор «Ореола», как две капли воды походил на Льва Толстого периода всяческих дамских паломничеств в Ясную Поляну: седая бородища, лохматые брови, торс в два обхвата, поросшие рыжим диким волосом здоровенные руки и ноги. Возможно, Толстой тоже дефилировал по усадьбе босиком, в растянутой зеленой футболке с эмблемой какого-то киношного мероприятия пятилетней давности и застиранных до белизны джинсовых шортах. Правда, при этом Толстой вряд ли носил дорогие платиновые пенсне на шелковом шнурке…
Он был старый приятель Виты — ещё времен её запойного увлечения БДТ. Жукович тогда делал киноспектакли. Одно время она даже всерьез подумывала, не влюбиться ли ей в него. Но потом что-то отвлекло.
При своих немалых габаритах Жукович двигался плавно и почти грациозно, Вите доставляло удовольствие смотреть на него: как он расставляет чашки, стаканы, сухарницы, сахарницы, кладет на места щипчики, ложечки… Ритуал кофепития у него был свой, выработанный годами, — равно как и рецепты. Коллекция джезв ещё в пору их театрального знакомства — это сколько уже? пять лет тому? — насчитывала полторы сотни экземпляров и непрерывно пополнялась. А вот жаровня с песком была все та же, из почерневшего ажурного кованого железа на резных костяных ножках; правда, её уже давным-давно перевели с древесного угля на газ.
Жукович поджарил зерна на зеркально-блестящей сковородочке, подцепил горсть серебряной лопаточкой, раздавил с хрустом специальными щипцами, бросил в закипающую воду, отодвинул эту джезву на край жаровни, снова раздавил, снова бросил… Потом он каким-то чудом подхватил сразу три вспенившиеся джезвы и, не пролив ни капли, наполнил три чашки, в стаканы бросил кусочки колотого льда, налил воду, выдавил по половинке лимона, сыпанул от души сахарной пудры…
— Вот, — сказал он, усаживаясь наконец и поднимая в назидательном жесте толстый палец. — Минут через пятнадцать можно будет и поговорить — о главном. О насущном.
— Если захочется… — пробормотал Адам, поднося чашку к лицу и втягивая носом облачко аромата, которое было почти видимым — как воздух становится видимым над раскаленной крышей. — Были в Аравии?
— Нет. Много лет собирался — не получилось. Но я слышал, что арабы тоже умеют делать неплохой кофе.
— А где тогда учились?
— Да нигде. Просто талант. Один из многих.
Адам понимающе кивнул.
Когда чашки наконец опустели, Жукович отобрал их у Виты и Адама, покрутил в пальцах, а потом опрокинул на блюдца.
— Это правильно, — сказала Вита. — Сейчас ты объяснишь нам, зачем мы пришли.
— Пришли-то вы… понятно и так… — пробормотал Жукович, разглядывая внутренность чашек, — морды у вас помятые, усталые, а ты же, Витка, знаешь, что единственное место в городе, где можно выпить нормального напитка, а не помоев, — это здесь… вот тебя подкорка и привела… — Он вдруг замолчал и долго смотрел перед собой. — Во что это вы так влипли, ребята? Ни фига себе… Ну, очень запутано. Лабиринт какой-то… и крысы. Ты боишься крыс, Витка?
— Я боюсь, — сказал Адам.
— Ага… В общем, братцы, главное для вас — ничего не бояться.
— Ага… В общем, братцы, главное для вас — ничего не бояться. Ничего абсолютно. Вот так…
— Ты это серьезно или прикалываешься? — хмуро спросила Вита.
— Конечно, прикалываюсь. Ты что, веришь в гадание на кофейной гуще?
Вита зашипела, потом засмеялась.
— Ладно, давай о станках. Ты ведь специализируешься, в частности, на съемках всяческих странных… происшествий, сцен…
— Поправка: сам я снимаю мало, но скупаю любительские ленты.
— Не вижу разницы. Они у тебя хранятся?
— Разумеется.
— Много?
— Несколько тысяч. Нужно точнее?
— Не-а… Просто скажи, ты их все смотрел?
— Разумеется.
— Ага… Тогда скажи, там есть что-то такое, чего действительно не может быть?
Жукович внимательно посмотрел на нее, перевел взгляд на Адама.
— Ребята, я вас напоил таким замечательным кофеем. Может быть, вы объясните мне, что вас интересует? Потому что иначе мне очень трудно…