Надо надеяться, что ошибки не будет. В крайнем случае можно обойтись без звездолетов и дворцов. Хватит неба, солнца и кошки, что мурлычет, пригревшись на коленях.
— У края белого пятна, Крит, — сказал он. — Опускайся у края, но не на самом пятне.
Машина плавно двинулась вниз и замерла, повиснув над потемневшей от времени бетонной плитой. Шагах в семидесяти цвет пола менялся, темное становилось белесоватым и серым, обозначая некий рубеж — тот, который он перешагнул однажды. Эта граница была нечеткой, расплывчатой, наполовину стертой пролетевшими веками. «Нужно встать в самой середине, — подумал он. — Встать там и крепко держаться за руки. Возможно, в этом случае мы возродимся рядом».
Сдвинулся люк скафа, но они продолжали сидеть, глядя на белесое пятно.
— Осталось тридцать две минуты, — сказала Эри, высветив на миг полоску таймера. Голос девушки слегка подрагивал, и он прикоснулся к ее руке.
— Не боишься, солнышко?
— Нет, Дакар. Это от волнения… Неужели мы станем такими, как эти дикари-гиганты?
— Не совсем. Надеюсь, мы не будем дикарями.
— Откуда ты знаешь? — буркнул Крит. — Вы можете не добраться до конца. В первый раз ты пролетел тысячелетие, могут и сейчас высадить на полпути.
— Это меня устроит. Тысяча лет, две или пять, лишь бы остались вместе.
Он стиснул пальцы Эри. Она сказала:
— Я буду крепко держаться за тебя, Дакар. Не уйдешь, не вырвешься!
Конус яркого света пронизывал темноту и таял, не в силах добраться до стены.
— Пожалуй, мы пойдем, — промолвил он. — Эта бетонная поверхность такая неровная, выбоины по щиколотку… Хоть недалеко идти, да тяжело.
— Какие проблемы, гниль подлесная? Я могу высадить вас в центре круга.
— Не надо, Крит. Мы пойдем, а ты отодвинься подальше, к самой стене камеры. Жди там, не выключай прожектор и смотри на нас… Ну, давай на прощание!.. — Он вытянул руку, и они стукнулись браслетами. — Я рад, что встретился с тобой, Охотник.
. — Он вытянул руку, и они стукнулись браслетами. — Я рад, что встретился с тобой, Охотник. И я жалею, что мы расстаемся.
— Бессрочных контрактов не бывает, партнер.
Люк скафа сдвинулся за его спиной. Сжав запястье Эри, он зашагал по щербатому полу. Их тени метались и прыгали впереди, луч света прочерчивал дорожку на темном бетоне, потом темное сменилось белесоватым, и он начал считать шаги. В прежнем, нормальном масштабе круг был не более автомобильного колеса — значит, нужно пройти метров тридцать-сорок.
Закончив счет, он остановился.
— Здесь, Эри. Сколько у нас еще осталось?
— Шестнадцать минут. — Прижавшись к нему, девушка спросила: — Как ты думаешь, Дакар, что будет с нашими телами? Останутся здесь или рассыплются прахом?
— Скорей рассыплются, милая. Плоть не может путешествовать сквозь время.
— Жаль! Мое лицо и волосы… В ГенКоне так старались…
Ее глаза блеснули в полутьме — Эри улыбалась.
Обняв ее, он тоже улыбнулся и подумал, что самое драгоценное, подаренное этим миром, ему удастся взять с собой. А что останется? Законченный клип, фильм-роман о мудрой царице Хатшепсут, правившей в стране Та-Кем в безмерной древности? Что ж, и это немало! Еще останется память о нем, пришельце из прошлого, который таинственно явился в Мобург и столь же таинственно исчез… Но фильм долговечнее памяти. Память жива, пока жив человек, ее хранитель, а после она покрывается мхом забвения. Достоверный рассказ становится сомнительным фактом, потом легендой, преданием, мифом и наконец растворяется в потоке времени. Что вспомнят о нем под куполами лет через двести-триста? Сначала будут говорить о пришельце из прошлого, потом — об инверторе Дакаре, который выдавал себя за пришельца, потом забудется имя, но будут помнить про того инвертора, что был он с придурью, нюхал «веселуху», и как-то ему поставили пситаб, после чего он и вовсе съехал с катушек. Ну, а потом… потом забудется все!
— Сейчас, — сказала Эри, — совсем скоро. — И обхватила его с такой силой, что он не мог вздохнуть. Лица жены и сына мелькнули перед ним — сын был серьезен и строг, жена улыбалась, и ее черты как бы подрагивали и скользили, менялись здесь и там, пока не слились с обликом Эри.
«Добрый знак, — подумал он. — Она меня простила. Простила!»
Луч света, падавший из темноты, в которой затаился Крит, померк в серебристом сиянии.
* * *
Не первый год я хожу на Поверхность, даже не первое десятилетие. Сначала, когда ушли Дакар и Эри, ходил с Хинганом и Мадейрой, а после того, как оба удостоились эвтаназии, хожу с учениками. Хотя какие они ученики, гниль подлесная! Охотники, и половчее меня будут! Целая орава.
Ходим, бьемся с птицами и кошками, копаемся в руинах, ищем древности, на камеры снимаем, за дикарями следим… Но большей частью картографируем Поверхность, и уже продвинулись на запад до Кива и Вилса, а на восток — до гигантских гор двухсоткилометровой высоты. Развалин на этой территории не счесть, а есть и вовсе не развалины — целые строения из тетрашлака, с подъездными путями и плоскими кровлями, на которые удобно приземляться. Ночевать тоже удобно — кошки сюда не лазают, а птиц мы отгоняем ослепляющими гранатами.
Нашли озера, реки и холмы, равнины и леса и водоем без конца и края, который называется морем. Еще нашли четырнадцать стойбищ дикарей. Тихие ребята, так что нашим воздухозаборникам ничего не угрожает.
Впрочем, они силовыми экранами прикрыты, как шахты АПЗу, и дикари им тоже поклоняются. Видом все одинаковые, огромные, волосатые и в шкурах, но занимаются разными делами: кто местных чудищ бьет, рогатых и клыкастых, кто рыбу ловит, кто шарит в развалинах и тащит металл, а кто и в земле ковыряется. Конечно, в теплое время года; в холод сидят в своих жилищах, жгут костры, а если выходят, то не в руины, а в лес. В холод мы редко летаем — такие бури случаются, что ветер кружит скаф, как птичье перышко. Другая неприятность — дождь: водой машину к земле прибивает, и тратишь энергии вдвое против обычного. А так ничего, привык. Не страшнее, чем Старые Штреки или Яма Керулена.
Конечно, главная наша задача не картография, не раритеты и даже не стойбища дикарей, а поиск причин Метаморфозы и преобразующих установок, если такие сохранились. Пока ничего не нашли, но ими очень интересуется ГенКон, и, думаю, не просто так, а с ведома Йорка. Йорк, Евфрат и их партнеры вроде никого не давят и над крысами не подвешивают, однако кажется мне, что они прибрали к рукам Оружейный Союз, Фирмы Армстекла, Химические Ассоциации и все три Алюминиевых Треста. Точной информации об этом не имею, но конфликты пошли на убыль, хотя Фруктовые с Мясными еще на ножах. Однако Свободные к ним нанимаются с неохотой, а чаще идут в патрули ОБР. Что вполне понятно: реки текут в море, а люди — туда, где водится монета.