Дот, дот… Что-то еще было связано с этим словом, кроме воспоминаний о низком приземистом строении. Строение само собой, но был еще и человек, старый приятель, которого тоже звали Дотом… Почему? Имя вроде бы не русское… Не имя, прозвище! — внезапно понял он и тут же увидел суховатое костистое лицо, зеленые глаза, впалые щеки и рыжую, тронутую проседью шевелюру.
Дот!.. Дмитрий Олегович Терлецкий! Однокашник по физическому факультету! Учился в теоргруппе вместе с ним, еще на матмех ходил, слушать лекции по астрофизике… Димка Терлецкий! Димыч! А Дот — потому, что так подписывался: три заглавные буквы имени, отчества и фамилии…
Он застыл, потрясенный своим открытием, и в этот момент Эри коснулась его плеча.
— Искусственный камень, Дакар, огромные глыбы, а между ними — колодец или шахта… Не это ли ты ищешь?
Треснувший бетон, рухнувшая кровля, сосна, вцепившаяся корнями в одну из трещин, темный прямоугольный провал с остатками лестницы, казавшийся бездонным, обломки перекрытий невероятной толщины…
Он посмотрел вниз, вздрогнул и вспомнил все.
* * *
Не все сохранили верность науке в тяжелые перестроечные времена. Сам он стал писателем, но многие из его сокурсников, людей немолодых, на шестом десятке, трудились бухгалтерами или программистами, перебивались частным репетиторством или извозом на «Жигулях»-«копейке», а кое-кто не брезговал и телевизоры чинить или отделывать квартиры под евростандарт. Те, кто еще занимался физикой, перебивались с хлеба на воду: полсотни долларов в месяц — профессорский оклад, а у доцентов с кандидатами еще меньше. Жаловались, страдали и, чувствуя безмерное свое унижение, говорили: не за себя обидно, за российскую науку…
Димыч-Дот не жаловался и не страдал. Причин к тому имелось три, одна основная и две дополнительные. К последним относились полная свобода (Дот был холост и бездетен) и скудные, но регулярные гранты, перепадавшие его лаборатории; забот о семье Димыч не знал, а личные его потребности были примерно такими, как у древних пустынников с Синая. Что же касается главной причины, то состояла она в том интересе к науке, который не требует ни признания, ни степеней и наград, ни материальных благ; чистое святое любопытство — источник жизненных сил и нерушимый фундамент самоуважения.
Дот позвонил ему в начале мая, сказал, таинственно понизив голос: на чудо хочешь поглядеть?.. Ну, приезжай, писатель-фантаст! Он поехал. Сгинуть от почечной недостаточности, не увидев чуда, — это было бы слишком! К тому же с Димычем стоило потолковать о бренности земного и быстротечности времени, к которому Дот имел прямое отношение: его лаборатория занималась изучением темпоральных процессов в объектах Галактики, замкнутых в сферу Шварцшильда. Разумеется, теоретически и с помощью опытов, какие можно провести в земных условиях; сквозь эту сферу не просачивалось ничего, ни кванта света, ни даже нейтрино.
Доту передали бункер, построенный в шестидесятых годах для прецизионных экспериментов: сверху — бетонный колпак метровой толщины, а под ним — два подземных этажа и еще третий, самый глубокий, где находилось помещение, которое сотрудники Дота именовали нуль-камерой.
Этажи соединяла лестница, достаточно широкая, чтобы протащить по ней шкаф или компьютер; на каждой лестничной площадке была дверь — овальный люк из стали, куда приходилось входить согнувшись. На минус первом этаже — небольшой коридор, пять кабинетов и туалет, на минус втором — зал с таинственными установками; ну, а на минус третьем — предбанник и нуль-камера. В общем, место экзотическое, достойное, чтобы его описали в романе.
Об этом он и думал, когда Никита, юный гений и помощник Димыча, спускался с ним по лестнице в предбанник. Там находились два стола — обычных, не письменных, полка с посудой, табуреты и холодильник. Вкусно пахло кофе, и кружка для гостя — большая, граммов на четыреста, — была уже полна. Дот сидел на табуретке с такой же кружкой в руках: рыжий вихор свисает на лоб, зеленоватые глаза смеются, ноздри костистого длинного носа подрагивают.
Обнялись. Он достал из сумки бутылку вина и две свои последние книги. Димыч поглядел на обложки, где мускулистые бойцы рубились с инопланетными чудищами, и уважительно пробормотал:
— Ну, Пашка, ты даешь! С благодарностью принимаю. Цена на книжки нынче кусается…
Выпили втроем вино, выпили кофе, поговорили о здоровье и друзьях-однокашниках, кто где служит и чем жив; потом Дот посмотрел на часы и кивнул Никите:
— Свободен, господин поручик. Танечке скажи, чтоб не беспокоили. Если позвонят из дирекции, у меня эксперимент. Важный и неотложный! Моделирование ядра квазара с целью проверки его гравитационной устойчивости к мировым константам.
— Такому они не поверят, Дмитрий Олегович, — усмехнулся Никита.
— Сам тогда придумай. В первый раз, что ли?
Помощник исчез, а Дот с усилием повернул рычаг на бронированной дверце за холодильником.
— Старость не радость… когда-то пальцем открывал… Ну, Пашенька, заходи!
Он протиснулся в люк следом за Димычем. Камера была пуста — ни приборов, ни компьютеров, ни столов, ни другого оборудования. Голые серые бетонные стены, голые пол и потолок, если не считать четырех рефлекторных светильников по углам. На полу, в самом центре, нарисован белой краской круг — небольшой, можно перешагнуть.