Зубы скалят… Переговариваться начали:
— Здоровый таракан… без бляхи… не подданный, Свободный…
— Вроде как Охотник…
— И чего? Охотник не Охотник, а тут мы в своем праве!
— Много на нем понавешано… до мясца не добраться…
— Не пехтурь, штемп рогатый! Доберемся!
— Щель законопатим!
— К Паку его щель! Пусть потрясет обручем!
Я снял сумку с седла. Они придвинулись ближе. Их набежало уже десятков пять. Один, раскрашенный под манки, произнес:
— Ты с емовом, пехтура? С братьями Свободными поделишься?
Емово — монета на их жаргоне, а пехтура — враль или трепло. Никакого почтения к гостю, к брату Свободному! Ну, нет почтения, будет поучение.
Я ткнул раскрашенного протезом в брюхо и двумя пинками свалил на землю пару наглецов в передниках с изображением крыс. Сомневаюсь, что они их видели в натуре — проход на Арену недешев. Потом двинулся на толпу — кому по ребрам пришлось, кому в колено или в челюсть. Бил я, конечно, не в полный замах, чтобы костей не расшибить. Гниль подлесная, а тоже люди! И без монеты, так что ремонт в ГенКоне не для них.
Шмеля я оставил им. До сих пор не знаю, что они с ним сделали, может, покатались, а может, сожрали. Хотя биоты несъедобны.
Десяток за мной увязался, к лифтам, на цокольный уровень. В кабину полезли, крысиный корм! Восьмерых я вышвырнул, а двух девиц не тронул. Само собой, не одалиски, но ничего. Одна тощая, другая в теле и похожа на мою грудастую блондинку — ту, которую я сплавил пачкунам.
Поехали наверх. Хинган, как все разумные люди, живет под куполом, хотя в подлеске в этом смысла нет — ни фирм тут, ни подданных, ни войны. Мирное место, ежели не считать капсулей.
Мирное место, ежели не считать капсулей.
Едем. Девицы задницами вертят и улыбаются сладко. Потом грудастая молвит:
— Хочешь, таракан? — А тощая уже под передником шарит, ножик ищет или шило.
— Сколько? — спрашиваю.
— По банке «отпада». Мне и ей. — И подружке подмигивает — будь, мол, наготове.
— Одну на двоих, — говорю. — Пойдет?
— Пойдет. Не снять ли тебе обертки, таракан? А то свой инструмент не отыщешь.
— Сниму. Приедем к брату Хингану, и сниму. Хинган, он…
Договаривать не пришлось — они переглянулись, побледнели, грудастая остановила лифт, и только я их и видел. Поехал дальше в грустном одиночестве.
Зато на ярусе Хингана меня не ждали. Никаких засад, ни треска разрядников, ни воплей, ни запаха горелой плоти. Тишина, покой! «Все-таки жизнь в подлеске имеет свои преимущества», — думал я, шагая к его патменту.
Дверь отъехала в сторону, но я не двинулся с места, пока Хинган не поманил меня рукой. За дверью у него резак — такая штука вроде вентилятора с заточенными лопастями. Пятьсот оборотов в минуту и под напряжением, чтобы фарш не протух, а сразу поджарился.
Я вошел, и мы с Хинганом стукнулись браслетами. Потом — с Дамаском. Выглядели они неплохо — значит, успели отдохнуть. Дамаск в одном переднике, Хинган — в хламиде и с ожерельем на шее. Большое ожерелье, из крысиных клыков, и два — совсем свежих.
— Располагайся! — Хинган, с видом радушного хозяина, придвинул к столу тяжелое кресло. Кресла у него обтянуты крысиной кожей, пол застилают шкуры — когти, головы, стеклянные глаза, клыки, все, как полагается. На стенах — четыре черепа, тоже крысиных, и чучело манки. У потолка канат протянут с коллекцией хвостов, и к каждому пришпилена табличка — где убил, когда и при каких обстоятельствах. В общем, жилье у него уютное! И это только половина, есть еще второй такой же блок, и в нем Хинган хранит оружие и спит. По его словам, сон в арсенале глубок и крепок, как в юности в спальне инкубатора. Лучше всего ему спится у той стены, где висит огнемет.
Присев к столу, я принялся за ножки саранчи — жевал и глотал, а в промежутках описывал бой под дверью собственного патмента. Когда я перешел к грибному паштету и мидиям, Хинган прочистил горло, а Дамаск, разволновавшись, что-то вытолкнул из глотки, но получалось однообразное «хрр… брр… трр…»
— Он говорит, смываться надо, — пояснил Хинган. — Конечно, ты должен отдохнуть, но как отоспишься, уходим. Завтра, как ты сказал, не позже последней четверти, а лучше — в третью. Эри возьмем и этого ее придурка… В Отвалах безопаснее.
— Или мы ихх, или он-ни асс, — добавил Дамаск, совладав со своей глоткой. — Эт-та фирма иксс… Наддем и пусстим на компосс! Крр… Кррысам скоррмим!
Я поглощал банановый джем, слушая их с чувством искренней радости. Кто для Охотника ближе, чем партнер? Кто его поймет и утешит? Кто скажет нужные слова? Или мы их, или они нас… Лучше, конечно, чтобы мы… Найдем и пустим на компост! Крысам скормим!
Грибной паштет закончился, джем иссяк, когда заверещал мой обруч. «Конго», — понял я, прикоснулся к браслету, и хмурая рожа гранда СОС воздвиглась над столом. Она висела в воздухе, осматривая нас бесцветными глазами, будто последнее блюдо, которым завершилась трапеза.
— За что я плачу монеты? — наконец проскрипел Конго. — За то, что мой легат жрет мясных червей с двумя ублюдками?
— Не червей, а ножки саранчи, — поправил я. — Еще грибы с улитками, мидии и банановый джем.
— Тоже неплохо, — проронил Конго тоном ниже и вдруг рявкнул: — Где рапорт, легат?! Где информация?! Почему я узнал о твоем возвращении от комеса Нила?! А ты где был?! Жрал саранчу и улиток?!