— Где мы? — спросил он Крита. — И что ты хочешь делать?
— Это конюшня, общественная конюшня с криоблоками, в которых спят биоты. Пекси, мой биот, погиб, — Охотник помрачнел, — а новым я еще не отоварился. Сейчас возьмем шмелей и сбрую, оседлаем, полетим, и я провожу тебя до патмента. Как Эри обещал. Эри просила…
Он перебил Охотника:
— Ты хочешь, чтобы я залез на это… на этого… — Под сердцем у него похолодело, колени ослабли; ужас, который он испытывал, был больше, чем при виде крыс, червей и прочих чудищ из Керуленовой Ямы. — Но я не знаю, как нужно управляться с биотами! — в отчаянии выкрикнул он. — Я впервые увидел их вблизи! Я не умею летать!
Крит нахмурился.
— Верно, я не подумал… Если твои истории не вранье, летать ты не умеешь. А ежели вранье, то все равно не умеешь — голова не в ту сторону повернута. Придется низом добираться. Больше времени и риска больше… Но раз я Эри обещал…
— Почему? — спросил он, глядя, как янтарные криоблоки уезжают в стену. — Почему больше риска?
— Я ведь тебе говорил, что дважды на меня напали. Вдруг опять привяжутся, гниль подлесная!
Криоблоки исчезли, и он облегченно вздохнул.
— Второй раз на тебя напали в воздухе. Нас сейчас двое, мы в броне и при оружии.
— Я не за себя беспокоюсь, — молвил Охотник и зашагал к ведущему вниз эскалатору. — Крыс ты видел, и пауков, и манки, и червей, но люди опаснее. Гораздо опаснее! Крысам, партнер, далеко до человека.
Гораздо опаснее! Крысам, партнер, далеко до человека.
«Кровь по улицам текла…» — снова припомнилось ему. Все, как в прошлом, если не считать, что крысы подросли.
Вздохнув, он поспешил вслед за Критом.
* * *
Патмент Эри назывался «Азия», в честь ее матери, носившей это имя. Стоя в коридоре, перед знакомой дверью, он размышлял об именах, принятых в этой реальности. Их список хранился в городском пьютере, и, просмотрев как-то из любопытства, он выяснил, что все они были географическими названиями рек, островов, озер, городов и прочих поселений или особенностей рельефа. Привязка к определенным местностям и пунктам на Поверхности не сохранилась, и на компьютерной карте были обозначены лишь контуры безымянных материков, а также подземные купола и линии трейна между ними. «Может быть, — подумалось ему, — кто-то когда-то решил, что география важней истории, связанной с фамилиями и именами, или не важней, а, скажем, предпочтительней. И этот кто-то уничтожил человеческие имена и заменил их географической топонимикой. Прекрасный способ, чтобы закрепить ее в памяти потомства! Хотя новатор, свершивший такую замену, полностью цели своей не достиг — ведь есть имена, совпадающие с географическими названиями. Почти совпадающие… Эри и Эрика, Флора и Флорида, Ася и Азия…» Его жену звали Асей…
Вздохнув, он прикоснулся к двери, подождал, пока сработает опознающая система, и, сделав пять шагов, проник за отделявший тамбур занавес-мираж. Комната была знакомой, прежней: круглое ложе под окном, кресла, столики, гимнастический модуль, напоминающий груду изломанных решеток, творения голографии — драпировки, зеркала, светильники, картины. Комната не изменилась, но женщину, шагнувшую ему навстречу, он в первое мгновенье не узнал.
Он уставился на нее в полном ошеломлении. Ниже подбородка — Эри, несомненно Эри, и рост ее, и плечи, и налитая грудь, и тонкая талия, и длинные стройные ноги. Однако выше… Нос и губы, кажется, прежние, но глаза и волосы!.. волосы и глаза!.. Их он заметил прежде всего — темные карие зрачки и гриву каштановых волос. «Покрасилась?.. Надела контактные линзы?..» — мелькнула мысль, тут же отброшенная им. Он понял, что абрис лица другой: скулы и подбородок стали уже, лоб — чуть более покатым, щеки — немного впалыми. И брови не такие, не прямые, как крылья парящей чайки — теперь они поднимались двумя изящными дугами и были заметно темней. Так же как ресницы; ресницы — словно два веера, что посылают прохладу в темный колодец с агатовой влагой…
Не валькирия, нет — скорее, восточная красавица! Но все-таки — Эри!
Сделав еще один шаг, девушка обхватила его за плечи, и он почувствовал на щеке ее дыхание. Жаркое, частое, взволнованное…
— Дакар…
— Что ты сделала, солнышко? Что с твоим лицом?
— Я была в ГенКоне. Я сказала им, какой желаю стать. Четыре дня и восемьсот монет… — Она перегнулась в талии, повернула головку налево, потом направо, чтобы он получше ее рассмотрел. — Теперь я тебе больше нравлюсь? Я больше похожа на ту, другую женщину, которую ты звал во сне?
Горло у него перехватило. Он думал о том, что спать с женщиной и допустить ее в свое сердце — разные вещи, столь же несоизмеримые, как похоть и любовь, телесная страсть и брак с единственной избранницей, который свершается на небесах. В прошлой жизни он был целомудренным человеком, с понятиями о любовном союзе, которые мало подходили для века двадцатого и уж совсем не годились для двадцать первого. Мысль, что другая женщина, не жена, может привлечь его, не соблазняла и не страшила, а просто была нелепой.
Он получал удовольствие от разговоров с умной женщиной, красивыми же любовался, как произведением искусства, отождествляя их с балетом, спортом, танцами или иными зрелищами. Но, в сущности, все эти женщины его не занимали и даже не будили мужского любопытства — да, красивые, да, приятные и, может быть, весьма достойные, но не его. Та, что ему принадлежала, была с ним рядом. Тридцать пять лет, восемь месяцев, двенадцать дней. В днях он мог ошибиться, ибо не помнил ни сроков, ни обстоятельств перемещения в новый мир.
Да, спать с женщиной и допустить ее в сердце — разные вещи… Когда же Эри проникла в него? В сердце и в душу? Не в то ли краткое мгновение, когда он увидел ее глаза — уже не синие, а карие и блестящие, точно агаты?