При звуках знакомого голоса он вздрогнул и отпустил рукояти. Веранда пропала вместе со всем, что он вообразил; фигуры растаяли, исчезли запахи и звуки, и перед ним опять возникло бесстрастное лицо синтета.
— Запись произведена, дем Дакар.
— Уничтожь ее! Уничтожь! — Он отчаянно замотал головой. — Это… это личное!
— Выполняю.
В горле у него пересохло, воздух с хрипом вырвался из груди. «Дьявольская машина!» — подумалось ему. Дьявольская, но изумительная — мечта писателя, творца миров. Писатель прежде всего демиург, но слишком мелкого калибра, чтобы тягаться с богом; в его распоряжении слова, и все, что он может создать, лишь отзвук реальности, запутавшейся в паутине слов. Ему не подвластны ни звуки, ни запахи, ни зримые образы и картины — тем более вещественное, плотское… То, что зримо, то, что говорит, звучит, поет и дышит, — прерогатива сфер искусства, отчасти связанных с писательством, но в главном — все-таки с людьми, с актерами, художниками, музыкантами. Они преломляют, интерпретируют, добавляют — и неизбежно искажают… Магия слов бессильна перед натиском жизни, которая ею же сотворена.
Но это устройство!.. Этот волшебный механизм, что позволял коснуться всех красок на палитре бытия, всех струн и клавиш в его оркестре!.
Но это устройство!.. Этот волшебный механизм, что позволял коснуться всех красок на палитре бытия, всех струн и клавиш в его оркестре!.. Создать не отзвуки реальности, а нечто более весомое — не только паутину слов, но звуки, ароматы и пейзажи, города и замки, любые сцены и людей… Главное — людей! Он был потрясен явившимся из прошлого видением и одновременно очарован; сознание власти — почти божественной власти! — опьянило его.
— Попробуем еще раз?
— Да, дем Дакар. Включить запись?
Секунду он колебался, потом приказал:
— Включи.
Среди написанных им в прошлой жизни книг было повествование не фантастическое, а несколько иного сорта — история из древнеегипетских времен, дань увлечения эпохой Тутмосов и Рамсесов, когда страна Та-Кем достигла невиданных размеров и могущества. Власть фараонов простиралась от Нубии до Сирии и Палестины, они сражались в Малой Азии и на берегах Евфрата, захватывали, уничтожали, разрушали, воздвигали крепости и города, переселяли народы и отправляли корабли в места столь отдаленные, что грекам и римлянам, пришедшим им на смену, эти деяния казались сказкой. Но самым удивительным — и, как мнилось ему, не объясненным историками — было правление царицы Хатшепсут, женщины-фараона, жены, сестры и дочери великих владык, более прекрасной, чем Нефертити и Клеопатра. Двадцать лет Та-Кем был под ее властью, и в эти годы войны не велись, но умножались богатства и знания, строились храмы, каналы, дворцы, свершались походы в далекий Пунт, пустыня отступала, сменяясь полями, рощами пальм, селениями, водоемами… Как объяснить все это? Как понять? Придумав свою версию, он написал роман. И, пока трудился над ним, жил не в Петербурге, а в Уасете, в Фивах Египетских, где-то между Луксором и Карнаком.
Их соединяла Царская Дорога, и по обеим ее сторонам выстроились сотни сфинксов…
Он вообразил эту картину, и она возникла в яви: шеренги каменных львов с человечьими лицами, растрепанные кроны пальм, бездонное синее небо, могучая река, пышная и многолюдная процессия, что направляется в храм Ипет-сут, святилище Амона-Ра, ныне известное под именем Карнак… Жрецы в белых одеждах и леопардовых шкурах, огромная статуя божества, отряды воинов в полосатых платках, с копьями, луками и секирами, толпы народа, паланкины, колесницы… Зной, пыль, грохот; в раскаленном воздухе — запахи воды, земли и зелени, нагретого солнцем камня, звон оружия, ржание лошадей, гул людских голосов, торжественный гимн, который поют жрецы… И вдруг — тишина, благоговейное молчание! Она явилась на встречу с богом… Не в одеянии фараона, не в короне Верхних и Нижних Земель, но в женском своем величии и прелести. Ее лицо прекрасно: прядь темных, с медным отливом волос падает на грудь, огромные глаза сверкают, трепещут розовые ноздри, и тонкие пальцы у щеки — словно раковина из перламутра…
Раздался тихий перезвон, видение процессии исчезло, а вместо него явилась бледная губастая физиономия, черт знает чья и столь же неуместная, как игральный автомат в святилище Амона-Ра.
— Что? Кто? — прорычал он. — Какого дьявола?
— Онтарио из Лиги Развлечений, — доложил ровный голос синтета. — Ваш куратор.
— Издатель? То есть я хочу сказать — заказчик?
— Да.
— Что ему нужно, притырку губастому?
На это Онтарио, расплывшись в улыбке, ответил сам:
— Прошу простить, партнер Дакар… взываю к вашему великодушию… простите еще раз и еще раз… Кажется, я не вовремя? Нарушил творческий процесс? Но если он идет, я счастлив и спокоен.
Мы очень тревожились после вашего визита в Пэрз и всех последующих… гмм… событий и мелких неприятностей. Не забывайте, партнер: ваше здоровье для нас драгоценно! Ваш врач из Медконтроля говорит…
Он раздраженно переступил с ноги на ногу. Этот Онтарио ему не нравился — слишком лебезит и во всех отношениях не похож на Андрея, его московского издателя.