С трудом добравшись до аппарата, я решительно промолчал в трубку. Голос шефа, пробившийся через минуту такого «разговора» до моего сознания, не прибавил моей любви к нему, но, судя по интонации, он тоже был не рад меня слышать.
— Да? — произнес я, собравшись с силами.
— Где вас изволит носить? — с новой яростью накинулся на меня Отпрыск.
— Я отдыхаю! Черт возьми, вы сами приказали мне отдыхать!
— Очень мило, — кипятился вельможный начальник, — я вижу, как вы отдыхаете.
— И как вам нравится то, что вы видите? — понемногу оживая, поинтересовался я.
— Это просто неслыханно. Более того, это возмутительно. Я буду ставить вопрос о вашем поведении на заседании ученого совета.
— Уж лучше сразу в Совете Безопасности Организации Объединенных Наций, — спросонья съязвил я.
— Это авантюризм, а не работа, — продолжал возмущаться шеф, явно пропустив мое замечание мимо ушей.
— Вся моя работа — сплошной авантюризм, — парировал я. — Вы позвонили мне в такую рань, чтобы сообщить этот потрясающий факт?
— Я этого так не оставлю, и не надейтесь! В общем?то я и не надеялся. Судя по тому, что шеф выражался без обычных витиеватостей, он был очень зол. — И все?таки, чем я обязан столь раннему звонку?
— Какая рань? Девять часов!
Отметив про себя, что после вчерашнего отдыха три часа на сон — явно маловато, я вновь вернулся к своему вопросу:
— Монсеньор, чего вы от меня хотите?
— Чего?.. — В паузу, образовавшуюся после этих слов, можно было спокойно вставить весь лексикон какого?нибудь полинезийского племени. — Приезжайте в Институт и отправляйтесь хоть к чертовой матери, хоть на тот свет!
— Ясно. Еду! — Я опустил на держатель трубку и щелкнул пальцами. Из зеркала напротив на меня смотрел широкоплечий мускулистый мужчина с опухшим лицом и всклокоченной бородой цвета темной бронзы. «Несказанно хорош», — усмехнулся я, встряхивая остатками некогда буйных кудрей и нанося хук слева своему отражению. Отражение ушло с линии атаки и стало в дзенкуцу?дачи[5].
— Эй, малыш. — Я осторожно потряс за плечо посапывающего в пепельнице брауни. Судя по всему, в порядке дегустации он допил вчера не одну рюмку горячительных напитков. — Позвони, будь добр, Сергею Лисиченко, эсквайру, и сообщи ему, чтобы он выдвигался в Контору. Скажи, что мы выезжаем.
Полупроснувшийся домовой дико озирался вокруг, мучительно пытаясь понять, что, собственно, он делает среди всего этого беспорядка. Оставив моего маленького друга приходить в себя, я отправился провести магический круг водой вокруг носа и соскоблить со щек неположенную щетину.
Вернувшись в свои апартаменты уже проснувшимся и посвежевшим, я сделал чашечку очень крепкого кофе и стал одеваться. Одного носка на месте не было. «Опять брауни развлекается», — вздохнул я, вытаскивая из шкафа новую пару. Мне никогда не удавалось добиться от моего домового, что за странную коллекцию он собирает. Впрочем, какое это сейчас имело значение.
Глава вторая
Балу: «Что нужно сделать, когда встретите большого зверя?»
1?й волчонок: «Зарычать?»
2?й волчонок (поджимая хвост): «Убежать?»
Балу: «Сказать, сказать, что надо?!»
Маугли: «Мы с тобой одной крови. Ты и я».
Р. Киплинг
Ворон, огромный и черный, как собственное крыло, философически наблюдал за лесной дорогой, тянувшейся, сколько позволяли видеть его глаза, по обе стороны толстой дубовой ветки, на которой он восседал с достоинством принца крови.
Вот уже полтораста лет изо дня в день созерцал он этот пейзаж, наблюдая, как растут деревья, и набираясь своей птичьей премудрости. «И это пройдет», — думал ворон, созерцая всадников, несущихся во весь опор на взмыленных лошадях, одиноких путников, роскошные кортежи и неспешные купеческие возы: «Все суета сует».
Сумерки, едва начавшие сгущаться над лесом, были еще нежны и прозрачны, когда однообразие мирной лесной картины было нарушено появлением небольшой кавалькады. Трое всадников и две вьючные лошади в поводу неспешно двигались по наезженному тракту.
Серебристая кольчуга из многих тысяч мелких колец обтягивала мощный торс первого всадника, переливисто поблескивая из?под темного дорожного плаща. Золотая цепь на его груди, рукоять меча, усыпанная множеством мелких рубинов, превосходный вороной конь, гордо ступавший по дорожной пыли, — все указывало на рыцарское звание путника.
Судя по кожаному гамбизону, луку, колчану со стрелами длиной в добрый ярд и паре коротких мечей, висевших один — у пояса, а другой, рукоятью вверх, — за спиной, первого спутника рыцаря можно было принять за одного из тех профессиональных воинов, которых с радостью принимали к себе драбантами[6] знатные вельможи.
Лицо его, загорелое и обветренное, казалось, было вырезано из темного дерева мастером хоть и не слишком щедрым на детали, но, несомненно, обладавшим хорошим вкусом. Переносица всадника, напоминавшая в результате жизненных передряг латинскую букву S, тоже указывала на основную специальность ее обладателя. Только мандола, притороченная у седла, выбивалась из общего ряда, намекая на неожиданные таланты воина.
Наружность третьего джентльмена тоже не вызывала сомнений ни в происхождении, ни в занятиях его. Благородное сословие оруженосцев, которое представлял этот юноша, приобрело в его лице весьма замечательный образец.