Сара замолкла, воцарилась гнетущая тишина. Покачивая головой, она снова заговорила:
— Что вы собираетесь делать?
— Еще не знаю.
— Вы не думаете о…
— Да, — грустно сказал Матье. — Думаю, что этим кончится.
— Мой дорогой Матье! — взволнованно воскликнула Сара.
Он сурово посмотрел на нее, и она растерянно замолчала; он увидел, как на ее лице промелькнул проблеск понимания.
— Ладно! — помедлив, проговорила она. — Я побегу. Обязательно позвоните мне завтра утром, я хочу знать, чем все кончится.
— Договорились, — сказал Матье, — до свиданья, Сара.
— До свиданья, моя маленькая Ивиш! — крикнула Сара уже в дверях.
— До свиданья, мадам, — ответила Ивиш.
Когда Сара ушла, Матье принялся ходить по комнате. Его знобило.
— Эта женщина — настоящий ураган, — смеясь, проговорил он. — Она врывается как вихрь, все сокрушает и тут же исчезает.
Ивиш промолчала. Матье знал, что она не ответит. Он сел рядом с ней и, глядя в сторону, сказал:
— Ивиш, я женюсь на Марсель. Снова молчание. Матье посмотрел на тяжелые зеленью шторы. Он почувствовал, что смертельно устал. Опустив голову, он пояснил:
— Позавчера она мне сообщила, что беременна.
Слова давались ему с трудом: он не смел повернуться к Ивиш, но знал, что она на него смотрит.
— Интересно, зачем вы мне это говорите? — ледяным голосом спросила Ивиш. — Это ваши дела.
Матье пожал плечами.
— Вы же знали, что она…
— …ваша любовница? — высокомерно спросила Ивиш. — Признаться, я не очень интересуюсь подобными историями.
Она поколебалась, потом рассеянно проговорила:
— Не понимаю, почему у вас такой удрученный вид. Если вы на ней женитесь, значит, вы, безусловно, этого хотите. В противном случае, судя по вашему разговору, есть и другой выход…
— У меня нет денег, — сказал Матье. — Я искал повсюду…
— Так вы для этого попросили Бориса одолжить у Лолы пять тысяч франков?
— А, вы все знаете? Я не… да, если угодно, для этого.
— Какая мерзость!
— Не спорю.
— Впрочем, меня это не касается, — сказала Ивиш. — Вы сами отвечаете за свои поступки. Она допила чай и спросила:
— Который час?
— Без четверти девять.
— Уже темно?
Матье подошел к окну и раздвинул шторы. Серенький день еще сочился сквозь жалюзи.
— Не совсем.
— Ну и ладно, — вставая, сказала Ивиш, — я все-таки пойду. Мне еще чемоданы собирать, — простонала она.
— Что ж, до свиданья, — сказал Матье.
Ему не хотелось удерживать ее.
— До свиданья.
— Так я вас увижу в октябре? Это вырвалось у него помимо воли. Ивиш так и подскочила.
— В октябре! — сверкая глазами, бросила она. — В октябре! Нет уж!
Она засмеялась.
— Извините, — продолжала она, — но у вас такой нелепый вид. Я и не помышляла брать у вас деньги: у вас их и так не слишком много, чтобы обустроить свою семейную жизнь.
— Ивиш! — сказал Матье, беря ее за руку.
Ивиш вскрикнула и резко высвободилась.
— Оставьте меня! Не прикасайтесь ко мне!
Матье уронил руки. Он почувствовал, как в нем вздымается ярость.
— Я так и думала, — задыхаясь, продолжала она. — Вчера утром… когда вы посмели прикоснуться ко мне… я себе сказала: «Это повадки женатого человека».
— Хорошо, — жестко оборвал ее Матье. — Не стоит продолжать. Я все понял.
Она была еще здесь, стояла перед ним, красная от бешенства, с наглой улыбкой на губах: он испугался себя самого. Оттолкнув ее, он бросился вон из квартиры и захлопнул входную дверь.
XVI
Ты не умеешь любить и от любви обмирать,
Мне остается в тоске руки к тебе простирать.
XVI
Ты не умеешь любить и от любви обмирать,
Мне остается в тоске руки к тебе простирать. Кафе «Три мушкетера» сверкало всеми огнями в дымчато-смутном вечере. Праздная толпа скопилась у террасы: скоро светящееся кружево ночи от кафе к кафе, от витрины к витрине протянется вдоль Парижа; люди ждали ночь, слушая музыку, у них был счастливый вид, они зябко жались друг к другу под первым красноватым отблеском заката. Матье обогнул эту лирическую толпу: сладость вечера была не для него.
Ты не умеешь любить и обмирать от любви,
Никогда не будет этого у тебя в крови. Длинная прямая улица. За его спиной, в зеленой комнате, маленькое злобное создание изо всех сил понуждало его бежать. Перед ним, в розовой комнате, неподвижная женщина ждала его, расцветая от надежды. Через час он, крадучись, зайдет в розовую комнату и будет проглочен этой сладкой надеждой, этой благодарностью, этой любовью. На всю жизнь, на всю жизнь. В воду бросаются даже из-за страстей помельче.
«Идиот! Подонок!»
Матье рванулся вперед — он едва не попал под автомобиль, — но, споткнувшись о тротуар, рухнул на землю: он упал на руки.
«Черт бы меня побрал!»
Он встал, ладони саднили. Он внимательно осмотрел грязные руки: правая была черной, с несколькими ссадинами, левая сильно болела; грязь запачкала повязку. «Этого только не хватало, — серьезно подумал он. — Этого только не хватало». Он вынул платок, смочил его слюной и с некоей нежностью потер ладони; ему хотелось плакать. Секунду он стоял в нерешительности и с удивлением, как бы другими глазами посмотрел на себя. А потом расхохотался. Он смеялся над собой, над Марсель, над Ивиш, над своей нелепой неуклюжестью, над своей жизнью, над своими жалкими страстями; он вспоминал былые надежды и смеялся над ними, потому что они так завершились — преисполненный серьезности человек, готовый расплакаться оттого, что растянулся на улице; Матье смотрел на себя без стыда, с холодным и веселым ожесточением, он думал: «И я мог воспринимать себя всерьез?» После нескольких приступов смех утих: над кем смеяться, когда этого человека уже как бы не существовало?