— Наверняка вот так начинают слепнуть, — вдруг сказала Ивиш безразличным тоном.
— Наверняка не так, — улыбаясь, ответил Матье. — Вам ведь сказал доктор в Лаоне: у вас небольшой конъюнктивит.
Он говорил ласково, он улыбался ласково, он чувствовал себя отравленным ласковостью: с Ивиш нужно было всегда улыбаться, делать ласковые и медленные движения. «Как Даниель со своими кошками».
— У меня болят глаза, — сказала Ивиш, — достаточно пустяка… — Она заколебалась. — Я… мне больно в глубине глаз. В самой глубине. Разве это не начало того безумия, о котором вы мне говорили?
— А, эта давняя история? — спросил Матье. — Послушайте, Ивиш, в прошлый раз у вас болело сердце, и вы боялись сердечного приступа. Какое странное существо вы из себя воображаете, можно подумать, что вам необходимо мучить себя; а бывало, вы заявляли, будто здоровье у вас отменное; нужно выбрать что-то одно.
Голос оставлял в глубине его рта сладкий привкус.
Ивиш с замкнутым видом смотрела на свои ноги.
— Со мной должно что-то случиться.
— Знаю, — сказал Матье, — у вас на ладони линия жизни ломаная. Но вы мне сказали, что серьезно в это не верите.
— Да, я этому действительно не верю… И все же не могу представить себе свое будущее. Оно перегорожено.
Она замолчала. Матье молча смотрел на нее.
Без будущего… Вдруг он почувствовал горечь во рту и ощутил, что страшно дорожит Ивиш. И это правда, у нее не было будущего: Ивиш в тридцать лет, Ивиш в сорок лет — это не имеет ни малейшего смысла. Он подумал: она нежизнеспособна. Когда Матье был один или когда он говорил с Даниелем, с Марсель, его жизнь простиралась перед ним, ясная и монотонная: какие-то женщины, какие-то путешествия, какие-то книги. Длинный склон, по которому он медленно-медленно спускается, нередко он даже считал, что все идет недостаточно быстро. Но, когда он видел Ивиш, жизнь казалась ему катастрофой. Ивиш была маленьким, полным неги и драматизма страданием, не имеющим исхода: либо она уедет, либо потеряет рассудок, либо умрет от сердечного приступа, либо родители запрут ее в Лаоне. Но Матье не представлял себе жизни без нее. Он сделал робкое движение: ему хотелось взять руку Ивиш выше локтя и сжать изо всех сил. «Ненавижу, когда ко мне прикасаются». Рука Матье упала. Он поспешно сказал:
— У вас очень красивая блузка, Ивиш.
Это была оплошность: Ивиш напряженно наклонила голову и смущенно ощупала блузку. Комплименты она воспринимала как оскорбления, словно кто-то топором кромсал ее образ, грубоватый и чарующий, которого она побаивалась. Она в одиночестве примеривала его к себе, думала о нем беззвучно, ласково и почти уверенно. Матье покорно смотрел на хрупкие плечи Ивиш, на ее высокую округлую шею. Она часто говорила: «Ненавижу людей, которые не чувствуют своего тела». Матье чувствовал свое тело, но скорее как большой, стесняющий его пакет.
— Вы все еще хотите посмотреть картины Гогена?
— Какого Гогена? А! Выставку, о которой вы говорили? Ну что ж, это можно.
— У вас такой вид, будто вы не хотите.
— Нет, хочу.
— Если не хотите, Ивиш, скажите прямо.
— Но вы же хотите.
— Вы знаете, что я там уже был. Я хочу показать ее вам, если вам это доставит удовольствие, но, если вам не хочется, эта выставка меня больше не интересует.
— Раз так, я предпочитаю пойти в другой день.
— Но выставка завтра закрывается, — разочарованно проговорил Матье.
— Ну что ж, тем хуже, когда-нибудь потом ее повторят, — вяло отозвалась Ивиш. И живо добавила: — Их ведь повторяют, правда?
— Ивиш, — сказал Матье мягко, но раздраженно, — в этом вы вся. Скажите лучше, что вам не хочется, вы же хорошо знаете, что такое не скоро повторится.
— Ну что ж, — мило сказала она, — я не хочу туда идти, потому что я нервничаю из-за экзамена. Это ужасно — заставлять так долго ждать результата.
— Разве он будет не завтра?
— Вот именно. — Она добавила, дотронувшись кончиками пальцев до рукава Матье: — Не нужно обращать на меня внимания, сегодня я сама не своя. Я завишу от других, это унизительно, у меня все время перед глазами маячит белый лист, прикрепленный к серой стене. Не могу думать ни о чем другом. Уже проснувшись утром, я поняла, что нынешний день — вычеркнутый. У меня его украли, а их у меня не так уж много.
Она добавила тихо и быстро:
— Я провалилась на практическом по ботанике.
— Понимаю, — сказал Матье.
Он попытался обрести в своих воспоминаниях волнение, которое позволило бы ему понять тревогу Ивиш. Может быть, накануне конкурса на должность преподавателя лицея… Нет, как бы то ни было, это не одно и то же. Он прожил без риска, безмятежно. Теперь он почувствовал себя беззащитным среди угрожающего мира, но это возникло только благодаря Ивиш.
— Если меня допустят к экзаменам, — сказала она, — я немножко выпью перед тем, как идти на устный.
Матье не ответил.
— Совсем немножко, — повторила Ивиш.
— Вы это говорили перед конкурсным экзаменом в феврале, а потом хороши же вы были, когда выпили четыре стаканчика рома и были в стельку пьяны.
— Все равно меня не допустят, — неискренне сказала она.
— Это понятно, но если вас все-таки допустят?
— Ладно, не буду пить.