— Ты должен быть в странном состоянии, — сказал он.
— Да, я в странном состоянии, — согласился Даниель.
Все еще добродушно улыбаясь, он сказал: — Дай мне сигарету.
— Ты разве куришь? — спросил Матье.
— Нет, только одну. И только сегодня. Матье быстро произнес:
— Я хотел бы быть на твоем месте.
— На моем месте? — без особого удивления переспросил Даниель.
— Да.
Даниель пожал плечами.
— В этой истории по всем позициям выиграл ты.
Матье горько усмехнулся. Даниель пояснил:
— Ты же свободен.
— Нет, — покачав головой, сказал Матье. — Бросить женщину еще не значит обрести свободу. Даниель с любопытством поглядел на него.
Однако сегодня утром ты, кажется, считал именно так.
— Не знаю. Это неясно. Все неясно. Истина в том, что я бросил Марсель н и р а д и ч е г о.
Он задержал взгляд на оконных шторах, колыхавшихся от ночного ветра. Он устал.
— Ни ради чего, — повторил он. — Во всей этой истории я играл роль только отказа и отрицания: в моей жизни больше нет Марсель, но есть остальное.
— Что же?
Матье неопределенно махнул рукой в сторону письменного стола.
— Ну, все это, все остальное.
Он был околдован Даниелем. Он подумал: «Значит, это и есть свобода?» Даниель д е й с т в о в а л, он уже не может вернуться назад: ему должно казаться странным чувствовать за собой беспричинный поступок, которого он и сам уже почти не понимает и который перевернет его жизнь. А я все делаю ни ради чего; можно подумать, что у меня украдут результата! моих действий; все происходит так, словно я всегда могу начать сначала. Не знаю, что бы я отдал, лишь бы совершить непоправимый поступок».
Он сказал вслух:
— Позавчера вечером я видел человека, который хотел вступить в испанское ополчение.
— Ну и что?
— Он струсил: теперь ему крышка.
— Зачем ты мне это говоришь?
— Не знаю. Просто так.
— Ты хотел уехать в Испанию?
— Да. Но недостаточно сильно. Они замолчали. Через некоторое время Даниель бросил сигарету и сказал:
— Я хотел бы постареть на полгода.
— Я — нет, — сказал Матье. — Через полгода я буду таким же, как сейчас.
— С теми же угрызениями совести, — добавил Даниель. Он встал.
— Предлагаю опрокинуть стаканчик в «Клариссе».
— Нет, — отказался Матье. — Сегодня вечером я не хочу напиваться. Я не знаю, что сделаю, если напьюсь.
— Да ничего особенного, — заметил Даниель. — Так ты не идешь?
— Нет. Не хочешь еще немного посидеть? — спросил Матье.
— Мне надо выпить, — сказал Даниель. — Прощай.
— Прощай. Мы… мы скоро увидимся? — спросил Матье. Даниель смутился.
— Думаю, это будет непросто. Марсель мне сказала, что не хочет ничего менять в моей жизни, но скорее всего ей будет неприятно, если мы будем встречаться.
— Пусть так, — сухо сказал Матье. Даниель, не отвечая, улыбнулся ему, и Матье резко заключил:
— Ты меня ненавидишь.
Даниель подошел к нему и поспешно неловко и стыдливо положил руку ему на плечо.
Даниель подошел к нему и поспешно неловко и стыдливо положил руку ему на плечо.
— Нет, во всяком случае, не сейчас.
— Но завтра…
Даниель, не отвечая, наклонил голову.
— Пока, — сказал Матье.
— Пока.
Даниель ушел. Матье приблизился к окну и раздвинул шторы. За окном была нежная ночь, нежная и голубая; ветер прогнал облака, над крышами мерцали звезды. Матье облокотился на перила балкона и сладко зевнул. На улице, под ним, спокойным шагом шел человек; он остановился на перекрестке улиц Югенс и Фруадво, поднял голову и посмотрел на небо: это был Даниель. Какая-то мелодия порывами доносилась с проспекта дю Мэн, белый отсвет автомобильных фар скользнул в небе, задержался над трубой и исчез за крышами. Это было небо деревенского праздника, усеянное блестящими звездами, пахнущее каникулами и сельскими танцами. Матье видел, как скрылся Даниель, и подумал: «Я остался один». Один, но не свободнее, чем прежде. Вчера он сказал себе: «Если бы только Марсель не существовала». Но это была ложь. «Никто не стеснял моей свободы, ее выпила моя жизнь». Матье закрыл окно и вернулся в комнату. Здесь еще витал запах Ивиш. Он вдохнул его, и перед ним снова про несся этот сумасшедший день. Он подумал: «Много шума из ничего». Из ничего: эта жизнь была ему дана ни для чего, да и сам он был ничем, и тем не менее он не изменится, он уже сложился окончательно. Матье разулся и застыл, сидя на ручке кресла с туфлей в руке; горло его еще согревала сладкая теплота рома. Матье зевнул: он закончил день, он покончил со своей молодостью. Испытанная мораль уже скромно предлагала ему свои услуги: искушенное эпикурейство, смешливую снисходительность, покорность судьбе, отрешенность, строгость, стоицизм — все, что позволяет, подобно лакомке, минута за минутой дегустировать свою неудавшуюся жизнь. Матье снял пиджак и стал развязывать галстук. Зевая, он про себя повторял: «Значит, это правда, значит, это все-таки правда: я вступил в возраст зрелости».
КОММЕНТАРИИ
«Дороги свободы» посвящены Ванде Козакевич, которая познакомилась с Сартром в 1937 году и оставалась до самой его смерти близким другом. Она была актрисой, играла женские роли в пьесах Сартра. Согласно переписке Сартра, он рассказывал В.Козакевич о работе над «Возрастом зрелости» и учел некоторые ее замечания. Отдельные черты В.Козакевич воплощены в образе Ивиш.