Увы, она была дома, Матье увидел ее через застекленную дверь гостиной: она сидела на диване, элегантная, длинная и чистенькая до стерильности; она читала. Жак охотно говорил: «Одетта одна из немногих парижанок, которые находят время читать».
— Месье Матье хочет видеть мадам? — спросила Роза.
— Да, я зайду к ней поздороваться, но предупредите, пожалуйста, месье, что я пришел к нему.
Он толкнул дверь. Одетта подняла чем-то неприятное нарумяненное лицо.
— Здравствуйте, Тье, — сказала она с довольным видом. — Вы пришли нанести визит мне?
— Вам? — переспросил Матье.
Он смотрел со смущенной симпатией на высокий спокойный лоб и зеленые глаза. Вне всякого сомнения, она была красива, но той красотой, которая как бы ускользала, когда на нее смотришь. Привыкший к таким лицам, как у Лолы, смысл которых грубо открывался с первого взгляда, Матье сто раз пытался воссоединить эти ускользающие черты, но они выскальзывали, их совокупность ежесекундно разрушалась; лицо Одетты таило обманчивую буржуазную тайну.
— Очень хотел бы, чтобы мой визит относился к вам, — проговорил он, — но мне необходимо повидать Жака, хочу попросить его об одной услуге.
— Можете не торопиться, — сказала Одетта, — Жак никуда не денется. Присядьте здесь.
Она освободила ему место рядом с собой.
— Осторожно, — улыбаясь, сказала она, — однажды я рассержусь. Вы мною пренебрегаете. Я заслужила личный визит, вы мне его обещали.
— А на самом деле вы мне пообещали как-нибудь принять меня.
— Как вы вежливы, — смеясь сказала она, — тем не менее у вас явно неспокойная совесть.
Матье сел. Ему нравилась Одетта, только он никогда не знал, что ей сказать.
— Как поживаете, Одетта?
Он придал голосу теплоту, чтобы скрыть неуклюжесть вопроса.
— Очень хорошо, — сказала она. — Знаете, где я была сегодня утром? Я выезжала на машине в Сен-Жермен, чтобы повидать Франсуазу, это меня развеяло.
— А Жак?
— У Жака в эти дни много дел, я его почти не вижу. Но он, как всегда, пренебрегает здоровьем.
Матье вдруг ощутил острую досаду. «Она принадлежит Жаку», — подумал он. Он с тяжелым чувством посмотрел на длинную смуглую руку, выглядывавшую из рукава очень простого платья с красным поясом, платья почти как у девочки. Рука, платье и тело под платьем принадлежали Жаку, как и кресло, как и секретер из красного дерева, как диван. Эта сдержанная благонравная женщина носила на себе печать чужого обладания. Наступила пауза, затем Матье произнес теплым и слегка гнусавым голосом, который он приберегал для Одетты:
— У вас очень красивое платье.
— Да ну вас! — воскликнула с возмущенным смехом Одетта. — Оставьте мое платье в покое; всякий раз, когда вы меня видите, вы мне говорите о моих платьях. Лучше скажите, что вы делали на этой неделе.
Матье тоже засмеялся: он почувствовал, что отмякает.
— Нет, я кое-что хочу сказать именно об этом платье.
— Боже! — вскричала Одетта. — Что бы это могло быть?
— Так вот, когда оно на вас, не следует ли вам надевать серьги?
— Серьги?
Одетта посмотрела на него с интересом.
— Вы считаете, что это вульгарно? — спросил Матье.
— Вовсе нет. Но это делает лицо нескромным. — И продолжила, рассмеявшись: — Так вам, конечно же, будет со мной привычней.
— Нет, почему же… — неопределенно пробормотал Матье.
Он был удивлен и подумал: «А она решительно неглупа». В уме Одетты, как и в ее красоте, было что-то неуловимое.
Наступило молчание. Матье не знал, что сказать. Тем не менее ему не хотелось уходить, он наслаждался какой-то душевной тишиной. Одетта мило сказала ему:
— Я виновата, что задерживаю вас, идите скорее к Жаку, вы чем-то озабочены.
Матье встал. Он вспомнил, что идет просить у Жака денег, и почувствовал, как закололо кончики пальцев.
— До свидания, Одетта, — произнес он нежно. — Нет, нет, не беспокойтесь, я еще зайду попрощаться с вами.
«До какой степени она жертва? — задавался он вопросом, стуча в дверь к Жаку. — С таким типом женщин ничего в точности не известно».
— Входи, — сказал Жак.
Он встал, оживленный, очень прямой, и пошел навстречу Матье.
— Привет, старина, — тепло сказал он. — Все в норме?
Он казался гораздо моложе Матье, хотя и был старше. Матье полагал, что он нагулял жиру на бедрах. К тому же он вынужден был носить корсет.
— Здравствуй, — ответил Матье с дружелюбной улыбкой.
Он почувствовал себя виноватым: уже двадцать лет он это чувствовал всякий раз, когда думал о брате или видел его.
— Итак, — продолжал Жак, — что тебя привело?
Матье уныло махнул рукой.
— Плохи дела? — спросил Жак. — Послушай, сядь в кресло. Хочешь виски?
— Пожалуй, — коротко ответил Матье. Он сел, у него перехватило горло. «Пью виски и, ничего не сказав, сматываюсь». Но было слишком поздно. Жак прекрасно знал, чего ожидать: «Он просто подумает, что я не осмелился попросить денег». Жак взял бутылку виски и наполнил два стакана.
— Это последняя бутылка, — пояснил он, — но до осени я не стану пополнять запасы.
— Это последняя бутылка, — пояснил он, — но до осени я не стану пополнять запасы. Хотя говорят, что во время жары хорош шипучий джин, виски все-таки лучше. А как по-твоему?
Матье не ответил, он хмуро смотрел на розовое свежее лицо совсем молодого человека, на коротко подстриженные светлые волосы. Жак невинно улыбался, он весь дышал невинностью, но глаза его были жесткими. «Он играет в невинность, — с бешенством подумал Матье, — он прекрасно знает, зачем я пришел, сейчас он подбирает нужную роль». Он решился: