Матье не настаивал: он был уверен, что она придет на устный экзамен навеселе. «Я бы такого не сделал, я всегда был слишком осторожен». Он разозлился на Ивиш и был противен себе самому. Официант принес рюмку и до половины налил ее зеленой мятной настойкой.
— Сейчас я вам принесу ведерко со льдом.
— Большое спасибо, — ответила Ивиш. Она смотрела на рюмку, а Матье — на нее. Сильное и неопределенное желание охватило его: стать на мгновение этим рассеянным существом, переполненным собственным запахом, почувствовать изнутри эти длинные тонкие руки, ощутить, как на сгибе руки складки кожи предплечья склеиваются, как губы, перевоплотиться в это тело и познать все те укромные поцелуйчики, которыми оно себя непрерывно осыпает. Стать Ивиш, оставаясь при этом самим собой. Ивиш взяла ведерко из рук официанта, положила себе в рюмку кубик льда.
— Не для того, чтобы пить, — сказала она, — но так красивее.
Она немного сощурила глаза и по-детски улыбнулась.
— Красиво.
Матье с раздражением смотрел на рюмку, он пытался наблюдать плотное и неуклюжее движение жидкости за смутной белизной льда. Напрасно. Для Ивиш это маленькое вязкое и зеленое наслаждение, которое охватывало ее вплоть до кончиков пальцев; для него это ничто. Меньше, чем ничто: рюмка с мятной настойкой. Он мог вообразить, что почувствовала Ивиш, но сам никогда ничего не чувствовал: для нее вещи были живыми соучастниками, их постоянные эманации проникали в нее до самого нутра, Матье же всегда видел предметы только издалека. Он поглядел на нее и вздохнул: как всегда, опоздал; Ивиш больше не смотрела на рюмку, она погрустнела и принялась нервно теребить локоны.
— Хочется курить.
Матье достал из кармана пачку «Голд флейк» и протянул ей.
— Сейчас дам вам огня.
— Спасибо, предпочитаю зажечь сама.
Она раскурила сигарету, сделала несколько затяжек. Приблизила руку ко рту и с маниакальным видом забавлялась, направляя дым вдоль ладони. Она объяснила самой себе:
— Мне хочется, чтобы дым выпускала как бы моя рука. Было бы забавно — рука, выпускающая туман.
— Так не бывает, дым очень быстро улетучивается.
— Я знаю, это меня раздражает, но не могу остановиться. Я чувствую свое дыхание, которое щекочет мне руку, оно проходит как раз посередине, как будто ладонь разделена надвое какой-то преградой.
Ивиш издала короткий смешок и замолкла, она по-прежнему дула на руку, упрямая и недовольная. Затем бросила сигарету и тряхнула головой: запах ее волос достиг обоняния Матье: запах пирога и ванильного сахара, так как она мыла голову яичным желтком; и в этом аромате кондитерской было что-то плотское.
Матье подумал о Саре.
— О чем вы думаете, Ивиш? — спросил он.
Она на секунду замерла с открытым ртом, растерянная, затем обрела прежний созерцательный вид, и лицо ее стало непроницаемым. Матье почувствовал, что устал смотреть на нее, у него защипало в уголках глаз.
— О чем вы думаете? — повторил он.
— Я… — Ивиш встряхнулась. — Вы все время спрашиваете об этом. Да ни о чем определенном. Толком и не определишь.
— И все же?
— Ну что ж, я смотрела, к примеру, на этого человечка. Чего вы от меня ждете? Чтобы я вам сказала: он толстый, он вытирает губы платком, на нем галстук?.. Странно, что вы меня заставляете говорить о таких пустяках, — сказала она, внезапно устыдившись и разозлившись, — это совершенно не важно.
— Нет, для меня важно. Как бы я хотел, чтобы вы думали вслух.
Ивиш невольно улыбнулась.
— Но речь дана не для такой ерунды, — ответила Ивиш.
— Но речь дана не для такой ерунды, — ответила Ивиш.
— Забавно, но к речи вы испытываете уважение туземца, похоже, вы считаете, что она дана нам только для того, чтобы объявлять о смертях, браках или служить мессу. Тем не менее вы смотрели не на людей, Ивиш, я видел, вы смотрели на свою руку, а потом на ногу. И вообще я знаю, о чем вы думали.
— Зачем же вы тогда спрашиваете? Не нужно особой проницательности, чтобы догадаться: я думала об экзамене.
— Вы боитесь провалиться, так?
— Естественно, боюсь провалиться. Скорее нет, не боюсь. Я и так знаю, что провалилась.
Матье снова почувствовал во рту привкус непоправимого: если она провалится, я ее больше не увижу. А ведь она определенно провалится, это яснее ясного.
— Не хочу возвращаться в Лаон, — с отчаяньем сказала Ивиш. — Если я провалю экзамен и придется вернуться, мне оттуда больше не вырваться, меня предупредили, что это мой последний шанс.
Она снова принялась теребить волосы.
— Если б я набралась смелости… — неуверенно сказала она.
— То что бы вы сделали? — с беспокойством спросил Матье.
— Все равно что. Все, что угодно, но только бы не возвращаться в Лаон, я не хочу там влачить свои дни, не хочу!
— Но вы мне говорили, что ваш отец, возможно, через год-два продаст лесопильный завод и семья переедет в Париж. Так что можно и потерпеть.
— Терпеть! Все вы такие, — выкрикнула Ивиш, направив на него сверкающий от гнева взгляд. — Посмотрела бы я на вас там! Два года в этом подземелье, терпеть два года! Вы что, не можете уразуметь, что значат эти два года, которые у меня отнимут? У меня только одна жизнь, — выкрикнула она в бешенстве. — Послушать вас, можно подумать, что вы бессмертны. По-вашему, потерянный год возмещается! — На глазах у нее выступили слезы. — Неправда, моя молодость будет уходить капля за каплей. Я хочу жить сейчас, а я еще не начала, у меня нет времени ждать, я уже старая, мне двадцать один год!