— У него гордый вид, — заметил он.
— У кого?
— У Матье. Он только что прошел.
Ивиш не ответила. Она безучастно смотрела на свою перевязанную руку.
— Он сердится на меня, — сказал Борис. — Он считает меня аморальным.
— Да, — подхватила Ивиш, — но это у него пройдет. — Она пожала плечами. — Не люблю, когда он строит из себя моралиста.
— А я люблю, — сказал Борис и после раздумья добавил: — Но я нравственнее его.
— Пф! — фыркнула Ивиш. Она немного раскачивалась на скамейке и выглядела глуповатой и толстощекой. Она сказала озорным тоном: — Я на мораль плюю с высокой колокольни.
С высокой колокольни.
Борис почувствовал себя одиноко. Он хотел бы приблизиться к Ивиш, но между ними все еще был Матье. Борис сказал:
— Он несправедлив. Он мне не дал объясниться.
По обыкновению, Борис не стал возражать, но он считал, что Матье, когда тот в духе, можно все объяснить. Борису всегда казалось, что они с Ивиш говорят о разных людях: Матье в представлении Ивиш бьш каким-то бесцветным.
Ивиш улыбнулась.
— Какой у тебя упрямый вид, мой маленький ослик. Борис не ответил, он пережевывал то, что должен был сказать Матье: он вовсе не подлый эгоист, он испытал ужасное потрясение, когда решил, что Лола умерла. Он даже смутно предвидел момент, когда начнет страдать, и это его покоробило. Борис считал страдание аморальным, к тому же он действительно был не в силах его переносить. Он себя к нему принуждал — из моральных соображений, но на этот раз что-то заклинило, произошел какой-то сбой, и теперь нужно было ждать, чтобы то состояние вернулось.
— Забавно, — сказал он, — когда я теперь думаю о Лоле, она мне кажется старушкой.
Ивиш засмеялась, и Борис недовольно скривился. Он добавил справедливости ради:
— Да, сейчас ей невесело.
— Надо думать.
— Не хочу, чтоб она страдала.
— Что ж, тогда отправляйся к ней, — певуче произнесла Ивиш.
Он понял, что она расставляет ему ловушку, и быстро ответил:
— Нет, не пойду. Прежде всего она… я все время вижу ее мертвой. И потом не хочу, чтоб Матье воображал, будто он может вертеть мною, как каким-нибудь остолопом.
В этом он не уступит, он не какой-нибудь Уртигер. Ивиш мягко сказала:
— Пожалуй, это правда, он вертит тобой, как остолопом.
Это была подлость; Борис констатировал это без злости: у Ивиш были добрые намерения, она хотела, чтобы он порвал с Лолой ради его же блага. Все всегда действовали ради блага Бориса. Только это благо видоизменялось вместе с персонами благожелателей.
— Я только делаю вид, что это так, — спокойно возразил он. — Такова моя тактика с ним.
Борис был задет за живое и поэтому злился на Матье. Он поерзал на скамейке, Ивиш с беспокойством посмотрела на него.
— Дурачок мой, ты слишком впечатлителен, — сказала она. — Тебе просто нужно представить, что она действительно умерла.
— Да, это было бы удобно, но я так не могу, — признался Борис.
— Чудно, — весело сказала она, — а я могу. У меня так: с глаз долой — из сердца вон.
Борис восхитился сестрой и замолчал: он чувствовал себя неспособным к такой душевной силе. Через некоторое время он сказал:
— Интересно, взял ли он деньга? Вот было бы здорово!
— Какие деньги?
— Деньги Лолы. Ему нужно пять тысяч франков.
— Да ну!
У Ивиш был заинтригованный и недовольный вид. Борис подумал, что лучше б было попридержать язык. Вообще-то они условились говорить друг другу все, но время от времени можно было делать маленькое исключение из правила.
— Ты, кажется, сердишься на Матье? — заметил он.
Ивиш поджала губы.
— Он действует мне на нервы, — сказала она. — Сегодня утром он пытался корчить из себя мужчину.
— Ага… — кивнул Борис.
Он не совсем понял, что Ивиш хотела этим сказать, но не подал виду: они должны понимать друг друга с полуслова, иначе очарование исчезнет. Наступило молчание, затем Ивиш резко произнесла:
— Пойдем отсюда. Терпеть не могу это кафе.
— Я тоже.
Они встали и вышли. Ивиш взяла Бориса за руку. Бориса явно подташнивало.
— Ты считаешь, он долго будет злиться? — спросил Борис.
— Да нет же, нет, — нетерпеливо заверила его Ивиш.
Борис с ехидцей сказал:
— Кстати, он злится и на тебя.
Борис с ехидцей сказал:
— Кстати, он злится и на тебя.
Ивиш засмеялась:
— Вполне возможно. Но об этом я пожалею позже. А пока что у меня другие заботы.
— Это верно, — смущенно проговорил Борис. — Ты здорово волнуешься?
— Чертовски.
— Из-за экзамена?
Ивиш передернула плечами и не ответила. Они прошли несколько шагов в молчании. Борис думал: действительно ли это из-за экзамена? Он бы этого хотел: так было бы нравственнее.
Он поднял глаза и увидел бульвар Монпарнас, осиянный сероватым светом, во всем его великолепии. Можно было подумать, что на дворе октябрь. Борис очень любил этот месяц. Он подумал: «В прошлом октябре я не был знаком с Лолой». И тут он почувствовал облегчение: «Она жива». В первый раз с тех пор, как он оставил ее труп в темной комнате, он почувствовал, что она жива, это было похоже на воскрешение. Он подумал: «Матье не будет на меня долго сердиться, ведь она не умерла». До этой минуты он знал, что она страдала, что она с тревогой ждала его, но это страдание и эта тревога казались ему какими-то застывшими и непоправимыми, как тревога и страдание умерших в отчаянии. Но здесь не то: Лола жила, лежала с открытыми глазами на своей кровати, в ней обитал живой гнев, подобный тому, который ею овладевал каждый раз, когда он опаздывал на свидание. Гнев, как и всякий другой, ну разве что чуть более сильный. Борис не имеет по отношению к ней тех неопределенных и грозных обязательств, которые налагают мертвые, но некие обязательства, смахивающие на семейные, все же были. Теперь Борис мог вспоминать лицо Лолы без ужаса. Это было не лицо покойницы, всплывающее в памяти, но лицо молодое и разгневанное, которое она обратила к нему вчера, крича: «Ты меня обманул, ты не видел Пикара!» В то же время он затаил злобу на эту мнимую покойницу, вызвавшую такие потрясения. Он сказал: