— Да, — сказал Жак, — да, конечно, конечно. Он на мгновенье закрыл глаза, снова открыл их и сплел пальцы.
— В общем, — сказал он, — если я тебя правильно понял, случилось следующее: ты узнал, что твоя подруга беременна; ты не хочешь жениться из-за своих принципов, но ты считаешь себя связанным с ней обязательствами, столь же неукоснительными, как брак. Не желая ни жениться на ней, ни нанести урон ее репутации, ты решил позволить ей сделать аборт. По возможности в наилучших условиях. Друзья порекомендовали тебе надежного врача, запросившего четыре тысячи франков, и тебе ничего не остается, как достать эту сумму. Так?
— Именно так, — согласился Матье.
— А почему тебе нужны деньги так срочно?
— Врач, которого я имею в виду, через неделю уезжает в Америку.
— Ладно, — сказал Жак, — я все понял. Он поднял сплетенные руки на уровень глаз и посмотрел на них с таким видом, как будто ему требовалось лишь сделать выводы из того, что Матье ему только что сказал. Но Матье не обманывался: адвокат так скоро не решает. Жак опустил руки и, разняв их, положил на колени, он откинулся в кресле, глаза его потускнели. Сонным голосом он проговорил:
— Сейчас в отношении абортов большие строгости.
— Знаю, — сказал Матье, — время от времени на этих идиотов находит: сажают в тюрьму несколько бедных повитух, не имеющих протекции, но настоящих специалистов никогда не тревожат.
— Ты хочешь сказать, что здесь наличествует несправедливость. Я совершенно с тобою согласен.
Я совершенно с тобою согласен. Но я не осуждаю эти меры. В силу обстоятельств твои бедные повитухи — это фельдшерицы или женщины, незаконно делающие аборты, они часто калечат пациентку грязными инструментами; облавы производят отбор, вот и все.
— Так вот, — продолжал измученный Матье, — я пришел попросить у тебя четыре тысячи франков.
— А ты… — сказал Жак, — а ты уверен, что аборт согласуется с твоими принципами?
— Почему бы и нет?
— Не знаю, тебе лучше знать. Ты пацифист из уважения к человеческой жизни, а собираешься прервать чью-то жизнь.
— Я все решил, — сказал Матье. — К тому же, может быть, я и пацифист, но человеческую жизнь я не уважаю, тут ты что-то путаешь.
— Да? А я-то думал… — удивился Жак.
Он посмотрел на Матье с веселой безмятежностью.
— И вот ты детоубийца? Это так тебе не идет, мой бедный Тье.
«Он боится, что меня схватят, — подумал Матье, — он не даст мне ни сантима». Нужно было бы ему сказать: «Если ты дашь деньги, ты не подвергнешься никакому риску, я обращусь к ловкому человеку, которого нет в списках полиции. Если ты откажешься, я вынужден буду отправить Марсель к знахарке, и тут я ничего не гарантирую, потому что полиция знает их наперечет и может закрутить гайки со дня на день». Но эти аргументы были слишком прямолинейными, чтобы пронять Жака; Матье просто сказал:
— Аборт — не детоубийство. Жак взял сигарету и закурил.
— Да, — вымолвил он безразлично, — согласен: аборт — не детоубийство, но это метафизическое убийство. — Он серьезно добавил: — Мой бедный Матье, у меня нет возражения против метафизического убийства, а также против хорошо продуманных убийств. Но то, что метафизическое убийство совершаешь именно ты… ты, такой, как ты есть… — Он причмокнул языком с видом порицания. — Нет, для тебя это была бы фальшивая нота.
Конечно, Жак отказывал, Матье мог уходить. Он откашлялся и для очистки совести спросил:
— Итак, ты не хочешь мне помочь?
— Пойми меня правильно, — сказал Жак, — я не отказываю тебе в услуге. Но будет ли это действительно услуга? К тому же я убежден, что ты легко найдешь нужные тебе деньги…
Он резко встал, как будто принял решение, и дружески положил руку на плечо брата.
— Послушай, Тье, — с жаром сказал он, — допустим, я тебе отказал: не хочу тебе помогать обманывать самого себя. Но я предложу тебе другое…
Матье, собиравшийся встать, снова сел в кресло, и его снова охватил застарелый братский гнев. Это ласковое и твердое давление на плечо было непереносимо; он откинул назад голову и увидел лицо Жака.
— Обманывать самого себя! Лучше скажи, что не хочешь встревать в дело с абортом, которого не одобряешь, или что у тебя нет свободных денег, это твое право, и я на тебя не в обиде. Но что ты там говоришь об обмане? Здесь нет обмана. Я не хочу ребенка. У меня он получился случайно, я от него избавляюсь, вот и все.
Жак убрал руку и сделал несколько шагов с задумчивым видом: «Сейчас он произнесет речь, — подумал Матье, — не нужно было ввязываться в спор».
— Матье, — произнес Жак хорошо поставленным голосом, — я тебя знаю лучше, чем ты думаешь, и ты меня ужасаешь. Я давно уже опасался чего-то в этом роде: этот ребенок, которому предстоит родиться, является логическим завершением ситуации, в каковую ты попал добровольно, и ты хочешь от него избавиться, ибо не желаешь принять на себя все последствия своих поступков. Слушай, хочешь, я скажу тебе правду? Возможно, в данный момент ты себя не обманываешь, но вся твоя жизнь зиждется на обмане.
— Не стесняйся, пожалуйста, — сказал Матье, — поведай мне, что я скрываю от себя самого.
Он улыбался.
Он улыбался.
— От себя ты скрываешь, — сказал Жак, — что ты стыдливый буржуа. Я вернулся к буржуазии после многих блужданий, я заключил с ней брак по расчету, но ты буржуа по вкусам, по характеру, и твой характер толкает тебя к браку. Ибо ты женат, Матье, — изрек он.