Они молча поднялись. Вдруг Ивиш спросила:
— Как вы меня нашли?
Матье наклонился, чтобы вставить ключ в скважину.
— Я вас долго искал, — объяснил он. — А потом встретил Ренату.
Ивиш бормотала за его спиной:
— Я все время надеялась, что вы придете.
— Прошу, — посторонясь, пригласил Матье. Она слегка задела его, проходя, и у него появилось желание обнять ее.
Ивиш сделала несколько неуверенных шагов, вошла в комнату и с мрачным видом огляделась.
— Это ваша квартира?
— Да, — сказал Матье. Он впервые принимал ее у себя. Матье посмотрел на свои зеленые кожаные кресла и на рабочий стол: он их видел глазами Ивиш, и ему стало за них стыдно. — Вот диван, — показал он, — прилягте.
Ивиш, не говоря ни слова, бросилась на диван.
— Хотите чаю?
— Мне холодно, — пожаловалась Ивиш. Матье принес плед и накрыл ей ноги. Ивиш закрыла глаза и положила голову на подушку. Она страдала, на лбу, у переносицы, прорезались три вертикальные морщины.
— Хотите чаю?
Она не ответила. Матье взял электрический чайник и пошел наполнить его из крана. В буфете он нашел высохшую половинку лимона, почти остекленевшую, но, если хорошо нажать, может, удастся извлечь из него слезинку-другую. Он положил его на поднос с двумя чашками и вернулся в комнату.
— Я поставил чайник, — сказал он.
Ивиш не ответила: она спала. Матье пододвинул к дивану стул и бесшумно сел. Три морщинки Ивиш исчезли, лоб был гладким и чистым, она улыбалась с закрытыми глазами. «Как она молода!» — подумал Матье. Всю свою надежду он вложил в этого ребенка. Она была такой слабой, такой легкой на этом диване: она никому не могла помочь; наоборот, нужно было ей как-то помочь жить. А Матье помочь не мог. Ивиш уедет в Лаон, там она одичает за зиму или две, а потом появится какой-нибудь субъект — молодой, конечно, — и уведет ее. «А я женюсь на Марсель». Матье встал и бесшумно пошел посмотреть, не кипит ли чайник, затем вернулся и сел рядом с Ивиш; он нежно глядел на это маленькое больное и оскверненное тело, которое оставалось во сне таким благородным; он подумал, что любит Ивиш, и был удивлен, что любовь его не ощущалась так, как ощущается особое волнение или какой-то другой радостный порыв: нет, это скорее было предвестие несчастья, неподвижный знак проклятия на линии горизонта.
В чайнике закипела вода, и Ивиш открыла глаза.
— Я вам готовлю чай, — пояснил Матье. — Хотите?
— Чай? — недоуменно спросила Ивиш. — Но вы же не умеете готовить чай.
Она ладонями надвинула волосы на щеки и встала, протирая глаза.
— Дайте пачку, — распорядилась она, — я вам приготовлю чай по-русски. Но для этого нужен самовар.
— У меня только чайник, — сказал Матье, протягивая ей пачку.
— Э-э, еще и чай цейлонский! Тем хуже.
Она засуетилась вокруг чайника.
— А заварной?
— Минуту, — сказал Матье. И помчался в кухню.
— Благодарю.
По-прежнему мрачная Ивиш несколько оживилась. Она налила воду в заварной чайник и через несколько минут села.
— Пусть настоится, — решила она.
Наступило молчание, затем Ивиш снова заговорила:
— Мне не нравится ваша квартира.
— Я так и думал, — ответил Матье. — Но когда вы немного придете в себя, мы сможем выйти.
— А куда идти? — удивилась Ивиш. — Нет, мне приятно быть здесь. Все эти кафе мелькают перед глазами, там везде люди, это какой-то кошмар. Здесь некрасиво, но спокойно. Не могли бы вы задернуть шторы? Мы зажжем эту маленькую лампу.
Матье закрыл жалюзи и развязал шнуры. Тяжелые зеленые шторы медленно сомкнулись. Он зажег лампу на письменном столе.
— Ночь…- зачарованно проговорила Ивиш.
Она откинулась на подушки дивана.
— Как уютно, такое впечатление, что день кончился: я хотела бы, чтоб было темно, когда я выйду отсюда, я боюсь снова увидеть снаружи день.
— Вы останетесь, сколько захотите, — сказал Матье. — Ко мне никто не должен прийти. Даже если кто-то и придет, мы не откроем. Я совершенно свободен.
Это было неправдой: в одиннадцать часов его ждала Марсель. Он злобно подумал: «Ничего, подождет».
— Когда вы уезжаете? — спросил он.
— Завтра. Двенадцатичасовым поездом.
Некоторое время Матье молчал. Затем сказал, следя за своим голосом:
— Я провожу вас на вокзал.
— Нет! — отрезала Ивиш. — Ненавижу эти дряблые прощания, они тянутся, как резина. К тому же я буду подыхать от усталости.
— Как хотите, — сказал Матье. — Вы телеграфировали родителям?
— Нет. Я… Это хотел сделать Борис, но я ему помешала.
— Но тогда вам самой нужно известить их.
Ивиш опустила голову.
— Да.
Наступило молчание. Матье смотрел на поникшую голову Ивиш и ее хрупкие плечи: ему казалось, что она мало-помалу покидает его.
— Итак, — произнес он, — это наш последний вечер года.
— Ха! — иронически засмеялась она. — Года!..
— Ивиш, — сказал Матье, — вы не должны… Я ведь приеду к вам в Лаон.
— Ни в коем случае. Все, что имеет отношение к Лаону, так гнусно…
— Уверен, что вы еще вернетесь.
— Нет.
— В ноябре будет сессия, неужели ваши родители…
— Вы их не знаете.
— Верно, не знаю. Но не станут же они из-за проваленного экзамена коверкать вам всю жизнь, чтобы наказать вас.
— Они и не подумают меня наказывать, — сказала Ивиш. — Будет хуже: они всего-навсего потеряют ко мне интерес, просто выбросят меня из головы. Впрочем, этого я и заслуживаю! — сказала она запальчиво. — Я неспособна овладеть специальностью и лучше останусь на всю жизнь в Лаоне, чем снова начну поступать на ФХБ.[8]