— Вот он и снова ушел, — сказала Лола. Она взволнованно посмотрела на него.
— О чем ты сейчас думал?
— О Деларю, — с сожалением сказал Борис.
Лола грустно улыбнулась.
— О чем ты сейчас думал?
— О Деларю, — с сожалением сказал Борис.
Лола грустно улыбнулась.
— А ты не мог бы иногда думать и обо мне?
— О тебе не нужно думать, ведь ты рядом.
— Почему ты всегда думаешь о Деларю? Ты хотел бы быть с ним?
— Я рад, что сейчас здесь.
— Ты рад, что здесь или что со мной?
— Это одно и то же.
— Для тебя — одно и то же. Но не для меня. Когда я с тобой, мне плевать, здесь я или где-то в другом месте. И все же я никогда не радуюсь, что я с тобой.
— Вот как? — спросил Борис удивленно.
— Радость моя неполная. И не нужно изображать непонимание, ты отлично все понимаешь: я видела тебя с Деларю, ты сам не свой, когда он рядом.
— Это не одно и то же.
Лола приблизила к нему красивое опустошенное лицо: вид у нее был умоляющий.
— Ну посмотри же на меня, рожица, почему ты так им дорожишь?
— Не знаю. Я не так уж им и дорожу. Он славный малый. Лола, мне неловко с тобой о нем разговаривать, ведь ты сказала, что не переносишь его.
Лола вымученно улыбнулась.
— Посмотрите, как изворачивается. Но послушай, моя куколка, я никогда тебе не говорила, что не переношу его. Просто я никогда не понимала, что ты в нем находишь. Объясни, я просто хочу понять.
Борис подумал: «Это неправда, я не скажу и трех слов, как она начнет задыхаться от ярости».
— Он кажется мне симпатичным, — сказал он осторожно.
— Ты всегда так говоришь. Я бы выбрала какое-нибудь другое слово. Скажи, что он умен, образован, я соглашусь, но только не симпатичен. В конце концов я тебе говорю о своем впечатлении; для меня симпатичный человек — кто-то вроде Мориса, кто-то округлый, милый. А с этим не знаешь, как себя вести, потому что он ни рыба ни мясо. Он морочит голову окружающим. Да ты на руки его посмотри.
— А что его руки? Мне они нравятся.
— Большие, как у рабочего. Они постоянно подрагивают, как будто он только что занимался физической работой.
— Да, верно.
— А! Вот именно, но он не рабочий. Когда я вижу, как он с грубым самодовольством хватает своей большой лапой стакан с виски, я его вовсе не ненавижу, только посмотри потом, как он пьет, посмотри на его странные губы, губы протестантского пастора. Не могу объяснить, но, по-моему, твой Матье слишком замкнут, и потом, взгляни в его глаза; да, он образован, но этот парень ничего не любит просто, ни пить, ни есть, ни спать с женщинами; ему необходимо над всем размышлять; и наконец, его голос, резкий голос господина, который никогда не ошибается, я знаю, что его профессия требует этого, когда он что-то объясняет ученикам, у меня был учитель, который говорил, как он, но я уже не школьница, все во мне восстает; я понимаю так, должно быть что-то одно — либо грубиян, либо человек изысканный, учитель, пастор, но ведь не то и другое сразу. Не знаю, есть ли женщины, которым это нравится. Наверное, есть, но скажу тебе откровенно, мне было бы противно, если б такой тип ко мне прикоснулся, я не хотела бы чувствовать на себе лапы забияки в сочетании с ледяным взглядом.
Лола перевела дыхание. «Что она ему приписывает?» — подумал Борис. Ее тирада его не слишком задела. Любящие его люди не были обязаны так же любить друг друга, и Борис считал вполне естественным, что каждый из них пытался отвратить его от другого.
— Я тебя очень хорошо понимаю, — примирительным тоном продолжала Лола, — ты не видишь его моими глазами, потому что он был твоим учителем и ты пристрастен; а я вижу массу штришков; вот ты, к примеру, очень требователен к тому, как люди одеваются, ты их постоянно осуждаешь за недостаток элегантности, а между тем он всегда одет скверно, ни дать ни взять пугало огородное, он носит галстуки, которые ни за что не надел бы слуга из моей гостиницы, а тебе это безразлично.
Бориса охватило какое-то оцепенение, но он спокойно пояснил ей:
— Не важно, что ты плохо одет, если ты равнодушен к тряпкам. Противно, когда пытаются одеждой всех поразить и попадают впросак.
— Ты-то уж не попадешь впросак, моя маленькая шлюшка, — сказала Лола.
— Просто я знаю, что мне идет, — скромно отпарировал Борис.
Он вспомнил, что на нем сейчас голубой свитер крупной вязки, и удовлетворенно подумал: отличный свитер. Лола взяла его руку и принялась подбрасывать меж своих рук. Борис посмотрел на свою руку, которая взлетала и снова падала, и подумал: она не моя, ее можно принять за блинчик. Он ее больше не чувствовал; это его забавляло, и он пошевелил пальцем, чтобы оживить ее. Палец дотронулся до большого пальца Лолы, и она благодарно взглянула на Бориса. «Вот что меня стесняет», — с раздражением подумал Борис. Он сказал себе, что ему, безусловно, было бы легче проявлять нежность, если б Лола не выглядела временами столь покорной и растроганной. То, что он позволял стареющей женщине на людях теребить себе руку, его совсем не смущало. Он давно уже понял, что создан для подобных штук: даже когда он был один, например, в метро, люди вызывающе поглядывали на него, а девчонки, выходя из мастерской, нахально фыркали ему в лицо.