— Ну и что? — сказал Матье. — Когда вам будет тридцать пять, вы тоже будете таким.
— В тридцать пять, — строго сказал Борис, — я уже давно сдохну.
— Вы любите об этом говорить.
— У меня туберкулез.
— Знаю (однажды Борис, чистя зубы, поцарапал десны и плевался кровью), знаю, ну и что?
— Мне безразлично, туберкулез у меня или нет, — сказал Борис. — Просто терпеть не могу лечиться. Я считаю, что не следует жить после тридцати, потом ты уже старый хрыч. — Он посмотрел на Матье и добавил: — Я говорю не о вас.
— Конечно, — сказал Матье, — но вы правы: после тридцати ты старый хрыч.
— Мне хотелось бы быть на два года старше и всю жизнь оставаться в этом возрасте: это было бы наслаждением.
Матье смотрел на него с оскорбленной симпатией. Молодость для Бориса была одновременно преходящим и дармовым качеством, которым следовало цинично пользоваться, и нравственной добродетелью, достоинством, соответственно которому следовало себя вести. Больше того, это было оправданием. «Пускай себе, — подумал Матье, — он умеет быть молодым». Быть может, он единственный из всех действительно был всецело здесь, в дансинге. «По существу, это не так уж глупо: прожить молодость до дна и отдать концы в тридцать лет. Как бы то ни было, после тридцати ты все равно покойник».
— У вас чертовски озабоченный вид, — сказал Борис.
Матье вздрогнул: Борис покраснел от смущения, но смотрел на Матье с тревожным участием.
— Это заметно? — спросил Матье.
— Еще как.
— У меня денежные неприятности.
— Вы не умеете жить, — нравоучительно сказал Борис. — Если б у меня было ваше жалованье, мне не пришлось бы одалживать. Хотите сто франков бармена?
— Нет, спасибо, мне нужно пять тысяч.
Борис понимающе свистнул.
— О, простите, — сказал он. — А разве вам не даст их ваш друг Даниель?
— Он не может.
— А ваш брат?
— Не хочет.
— Вот гадство! — опечаленно воскликнул Борис.
— Вот гадство! — опечаленно воскликнул Борис. — А что, если… — смущенно начал он.
— Если что?
— Ничего, просто я подумал: как глупо, ведь у Лолы в загашнике полно денег, и она не знает, что с ними делать.
— Я не хочу их одалживать у Лолы.
— Но клянусь вам, они лежат без движения. Если бы речь шла о счете в банке, я бы промолчал: она покупает акции, играет на бирже, по-моему, она любит загребать монету. Но у нее уже четыре месяца при себе семь тысяч франков, она к ним не притронулась, даже не нашла времени снести их в банк. Они просто валяются у нее в шкатулке.
— Да поймите же, — рассердился Матье, — я не могу одалживать деньги у Лолы, она меня не выносит.
Борис засмеялся.
— Что да, то да! Она вас не выносит.
— Вот видите.
— Все равно это глупо, — сказал Борис. — Вы влипли, как вошь, из-за каких-то пяти тысяч, они у вас под рукой, а вы не хотите их взять. А что, если я попрошу их для себя?
— Нет, нет! Ни в коем случае! — живо запротестовал Матье. — Все равно она в конце концов узнает правду. Серьезно, — настойчиво сказал он, — мне было бы это очень неприятно.
Борис не ответил. Он взял нож двумя пальцами, медленно поднял его на уровень лба острием вниз. Матье чувствовал себя неловко. «Я подлец, — подумал он, — я не имею права корчить из себя порядочного человека за счет Марсель». Он повернулся к Борису, хотел сказать ему: «Валяйте, я согласен», — но кровь прилила к лицу, и он не смог выдавить из себя ни слова. Борис раздвинул пальцы, нож упал. Лезвие вонзилось в пол, и рукоятка завибрировала.
Ивиш и Лола вернулись. Борис поднял нож и положил его на стол.
— Что это за ужас? — спросила Лола.
— Это нож каида, — сказал Борис, — чтобы заставить тебя ходить по струнке.
— Ты просто гаденыш.
Оркестр заиграл другое танго. Борис мрачно посмотрел на Лолу.
— Пойдем танцевать, — процедил он сквозь зубы.
— От всех вас можно дать дуба, — сказала Лола. Но лицо ее озарилось, и она добавила со счастливой улыбкой: — А ты милый.
Борис встал, и Матье подумал: «Сейчас он все же попросит у нее денег». Он был раздавлен стыдом, но почувствовал приятное облегчение. Ивиш села рядом.
— Лола бесподобна, — сказала она хрипло.
— Да, она красива.
— Да!.. А какое тело! Это так волнует — изможденное лицо при цветущем теле. Я чувствовала, как утекает время, у меня было впечатление, что она увянет прямо в моих руках.
Матье следил за Борисом и Лолой. Борис еще не приступил к делу. Кажется, он шутил, а Лола ему улыбалась.
— Она симпатичная, — рассеянно сказал Матье.
— Симпатичная? Ну уж нет! — сухо отрезала Ивиш. — Это грязная баба, животное, самка. — Она гордо добавила: — Я ее смущала.
— Я видел, — сказал Матье. Он нервно, то так, то эдак, закидывал ногу на ноту.
— Хотите потанцевать? — спросил он.
— Нет, — отказалась Ивиш, — я хочу выпить. — Она до половины налила бокал и объяснила: — Хорошо пить, когда танцуешь, потому что танец мешает хмелю, а алкоголь поддерживает силы. — Она натянуто добавила: — Как прекрасно я развлекаюсь, я заканчиваю с блеском.
«Готово, — подумал Матье, — он с ней говорит». Борис стал серьезен, он говорил, не глядя на Лолу. Лола молчала. Матье почувствовал, что багровеет, он злился на Бориса. Плечи огромного негра на мгновение закрыли лицо Лолы, затем оно возникло снова — оно было непроницаемо; но тут музыка умолкла, толпа расступилась, Борис вышел из нее решительный и злой. Лола шла за ним, приотстав, вид у нее был недовольный.
Лола шла за ним, приотстав, вид у нее был недовольный. Борис склонился над Ивиш.
— Окажи мне услугу: пригласи ее, — быстро сказал он. Ивиш встала, не выказав удивления, и бросилась навстречу Лоле.