— Маленький мой! — повторяла она. — Маленький мой! Она гладила его по волосам, наступило долгое молчание. Борис уже видел вращающиеся звезды, когда Лола заговорила. Ее голос звучал странно в этой алой ночи.
— Борис, у меня нет никого, кроме тебя, я одна на целом свете, люби меня, я могу думать только о тебе. Когда я думаю о своей жизни, мне хочется утопиться, мне нужно думать о тебе весь день. Не будь подлецом, любовь моя, не делай мне больно, ты все, что у меня осталось. Я в твоих руках, любовь моя, не делай мне больно, никогда не делай мне больно, я совсем одна!
Борис внезапно пробудился, теперь он все ясно осознавал.
— Если ты и одна, так это оттого, что тебе так нравится, — спокойно сказал он, — а все потому, что ты гордячка.
— Если ты и одна, так это оттого, что тебе так нравится, — спокойно сказал он, — а все потому, что ты гордячка. А иначе ты полюбила бы мужчину старше себя. Я же слишком молод, я не могу помешать твоему одиночеству. Скорее всего потому-то ты меня и выбрала.
— Не знаю, — сказала Лола, — я страстно люблю тебя, больше я ничего не знаю.
Она жадно обняла его. Борис еще слышал, как она говорит: «Я обожаю тебя», — но потом уснул окончательно.
III
Лето. Воздух густой и теплый; Матье идет по мостовой, под ясным небом, его руки загребают, как бы отстраняя тяжелые золотые драпировки. Лето. Лето других. Для него же начинается черный день, который будет, извиваясь, тянуться до вечера, сплошные похороны под солнцем. Адрес. Деньги. Ему предстоит обегать весь Париж. Адрес дает Сара. Деньги одолжит Даниель. Или Жак. Матье воображал, что он убийца, и отблеск этой фантазии оставался в глубине его глаз, ошалевших под ослепительным напором света. Улица Деламбр, 16 — это здесь. Сара жила на седьмом этаже, и лифт, естественно, не работал. Матье поднялся пешком. За закрытыми дверями женщины занимались домашней работой, в фартуках, с полотенцами, обвязанными вокруг головы; для них тоже начинался день. Каким он будет? Матье немного запыхался, поднимаясь; перед тем, как позвонить, он подумал: «Нужно бы делать зарядку». А потом: «Я это говорю себе каждый раз, когда поднимаюсь по лестнице». Он услышал мелкие шажки; лысый светлоглазый человечек, улыбаясь, открыл ему дверь. Матье сразу узнал его: это был немец, эмигрант; он часто видел в кафе на Домской набережной, как тот смакует кофе со сливками или сидит, склонившись над шахматной доской; не сводя глаз с фигур, облизывая толстые губы.
— Я хотел бы видеть Сару, — сказал Матье. Человечек стал серьезным, поклонился, щелкнул каблуками; уши у него были фиолетовые.
— Веймюллер, — с готовностью представился он.
— Деларю, — равнодушно отозвался Матье. Человечек снова приветливо улыбнулся.
— Заходите, заходите, — сказал он. — Сара внизу, в мастерской, она будет так рада.
Он впустил его в прихожую и, семеня, исчез. Матье толкнул застекленную дверь и вошел в мастерскую Гомеса. На площадке внутренней лестницы он остановился, ослепленный светом, прорывающимся сквозь большие пыльные витражи. Матье заморгал, заболела голова.
— Кто там? — донесся голос Сары.
Матье склонился через перила. Сара сидела на диване в желтом кимоно, Матье видел кожу головы сквозь редкие прямые волосы. Напротив нее как бы пылал факел: рыжая голова брахицефала… «Это Брюне», — подумал Матье с досадой. Он не видел его уже полгода, но не испытывал ни малейшего желания встретить его у Сары: это было неудобно, им нужно было многое друг другу сказать, их связывала старинная затухающая дружба. И потом, Брюне приносил с собой слишком много воздуха извне, целый мир, привыкший к физическому труду, непрерывным усилиям, строгой дисциплине и все же склонный к насилию и бунту: ему вовсе не следовало слышать постыдный альковный секретик, которым Матье намеревался поделиться с Сарой. Сара подняла голову и улыбнулась.
— Здравствуйте, здравствуйте, — сказала она. Матье ответил на ее улыбку: он видел сверху ее плоское и непривлекательное лицо, источенное добротой, а под ним, из-под кимоно, огромную дряблую грудь. Он поспешил спуститься.
— Какими судьбами? — спросила Сара.
— Мне нужно у вас кое-что спросить, — сказал Матье. Лицо Сары порозовело от удовольствия.
— Все, что хотите, — мгновенно отозвалась она. И добавила, радуясь удовольствию, которое она рассчитывала ему доставить:
— Вы знаете, кто у меня?
Матье повернулся к Брюне и пожал ему руку.
Сара обволакивала их растроганным взглядом.
— Привет, старый социал-предатель, — сказал Брюне. Несмотря ни на что, Матье был рад услышать этот голос. Брюне был огромный, крепкий детина с медлительным крестьянским лицом. Вид у него был не особенно любезный.
— Привет, — сказал Матье. — А я уж думал, что ты умер.
Брюне засмеялся, не отвечая.
— Садитесь рядом со мной, — с жадностью сказала Сара. Она собиралась оказать ему услугу и знала это; он стал ее собственностью. Матье сел. Малыш Пабло играл под столом в кубики.
— А где Гомес? — спросил Матье.
— Всегда одно и то же. Он в Барселоне, — сказала Сара.
— Вы получили от него какие-нибудь вести?
— На прошлой неделе. Расписывает свои подвиги, — с иронией ответила Сара. Глаза Брюне блеснули: