Матье крепко сжал бокал: он начинал понимать.
— Это по поводу вашей… — Даниель стыдливо запнулся, — вашей неприятности.
— А! — протянул Матье. — Ты сказал ей, что знаешь?
— Нет-нет. Я ей ничего не сказал. Она заговорила первой.
— Ага. — «Еще вчера, разговаривая со мной по телефону, она опасалась, что я ему скажу. И в тот же вечер сама ему все открыла. Одной комедией больше». — Так что?
— Все не так просто.
— Что дает тебе основание так думать? — сдавленно спросил Матье.
— Ничего определенного… ну, может, то, как она мне представила события.
— А что такое? Она сердится, что я ей сделал ребенка?
— Не думаю. Тут другое. Скорее твое позавчерашнее поведение. Она говорила о нем с обидой.
— Что же я такого сделал?
— Не могу сказать в точности. Слушай, вот что она сказала среди прочего: «Решает всегда он, а если я с ним не согласна, значит, я против — так у нас условлено. Но все решается в его пользу, потому что его мнение уже сложилось и он не оставляет мне времени сформировать свое». Не ручаюсь за точность изложения.
— Но мне не нужно было принимать решения, — удивился Матье. — Мы всегда были согласны по поводу того, как поступать в подобных случаях.
— Да. Но ты не побеспокоился узнать ее мнение позавчера?
— Это верно, — признал Матье. — Но я был уверен, что она со мной согласна.
— Но ты все-таки у нее ни о чем не спросил. Когда вы последний раз обсуждали такую… ситуацию?
— Не знаю. Два или три года назад.
— Два или три года. А ты не думаешь, что Марсель с тех пор могла изменить свое мнение?
Господа в глубине зала встали и, смеясь, прощались друг с другом, посыльный принес их шляпы — три черные фетровые и один котелок. Они вышли, обменявшись дружескими жестами с барменом, и официант выключил радио. Бар погрузился в суховатую тишину, в воздухе витал запашок бедствия. «Это плохо кончится», — подумал Матье. Он не совсем понимал, что именно плохо кончится: этот бурный день, история с абортом, его отношения с Марсель? Нет, что-то более неопределенное, более значительное: его жизнь, Европа, этот зловещий и пошлый мир. Он представил себе рыжие волосы Брюне: «В сентябре будет война». В такой момент в пустынном и темном баре начинаешь в это почти верить. Этим летом в его жизнь проникла какая-то гнильца.
— Она боится операции? — спросил он.
— Не знаю, — отстраненно сказал Даниель.
— Она хочет, чтобы я на ней женился? Даниель засмеялся.
— Чего не знаю — того не знаю. Ты слишком многого от меня хочешь. Во всяком случае, все не так просто. Знаешь что? Ты должен сегодня вечером с ней поговорить. Разумеется, не намекая на меня, просто как будто у тебя появились сомнения. Судя по вчерашнему ее виду, даже странно, почему она сама тебе всего не скажет: у нее тяжело на сердце.
— Хорошо. Попытаюсь вызвать ее на откровенность. Наступило молчание, потом Даниель смущенно добавил:
— Ну вот, я тебя уведомил.
— Да. Спасибо и на том, — сказал Матье.
— Ты на меня сердишься?
— Отнюдь. Ты мне оказал именно такую услугу, о которой говорят: как кирпич на голову.
Даниель расхохотался: он так широко открывал рот, что видны были ослепительные зубы и гортань.
«Я не должна была, — думала она, положив руку на телефонную трубку, — я не должна была, мы всегда друг другу говорили все, он теперь думает: Марсель мне говорила все, да, он это думает, он теперь з н а е т, он знает, в его голове мрачное недоумение, и этот неслышный голос в его голове.
Марсель всегда мне говорила все, в этот момент он д у м а е т обо мне, это невыносимо, в сто раз лучше, если б он меня ненавидел, но он сидел там, на скамейке кафе, расставив руки, как будто что-то уронил, устремив взгляд на пол, как будто там что-то разбилось. Свершилось, разговор п р о и з о ш е л, я ничего не видела, ничего не слышала, меня там не было, я ничего не знала, а разговор состоялся, он был, все слова сказаны, а я ничего не знаю, его сдержанный голос поднимался, как дым, к потолку кафе, голос придет оттуда, звучный серьезный голос, от которого всегда дрожит мембрана трубки, он выйдет из нее, он скажет: свершилось; Боже мой. Боже мой, что он мне скажет? Я обнажена, я беременна, а этот голос выйдет полностью одетым из белой трубки, мы не должны были, мы не должны были, — она почти сердилась на Даниеля, если бы было возможно на него сердиться, — он был так великодушен, он один беспокоится обо мне, он взял мое дело в свои руки. Архангел, он говорил о моем деле своим прекрасным голосом. Женщина, слабая женщина, совсем слабая и з а щ и щ е н н а я в этом мире живых людей только мрачным и теплым голосом, голос выйдет оттуда, он скажет: «Марсель мне говорила все», — бедный Матье, милый Архангел!» Она подумала: «Архангел», — и ее глаза увлажнились, сладкие слезы, слезы изобилия и плодородия, слезы н а с т о я щ е й женщины после восьми засушливых дней, слезы нежной, нежной защищенной женщины. «Он меня обнял, погладил, защитил с мерцающей влагой в глазах, с лаской в извивающейся бороздке на щеках и дрожащей улыбкой на губах». Восемь дней она смотрела пустыми и сухими глазами в одну точку вдалеке: «Они мне его убьют, восемь дней я была Марсель ясная, Марсель твердая, Марсель благоразумная, Марсель-мужчина, он говорил, что я мужчина, и вот влага, слабая женщина с дождем в глазах, к чему сопротивляться, завтра я снова буду твердой и благоразумной, один-единственный раз слезы и муки, сладкая жалость к себе и еще более сладкое смирение, эти бархатные руки на моих бедрах, на моих ягодицах, ей хотелось обнять Матье, на коленях попросить у него прощения: бедный Матье, мой бедный крепыш. Один раз, один-единственный раз быть защищенной и прощенной, как это хорошо. Вдруг некая мысль резко сдавила ей горло, уксус тек в ее жилах, сегодня вечером, когда он войдет ко мне, когда я обниму его за шею, поцелую, он все будет знать, и нужно будет делать вид, будто я не знаю о том, что он знает. Ах! Мы обманываем его, — в отчаянии подумала она, — мы еще обманываем его, мы ему говорим все, но наша искренность отравлена. Он знает, он войдет сегодня вечером, я увижу его добрые глаза, я буду думать: он знает, и как я смогу это вынести, мой крепыш, мой бедный крепыш, в первый раз за всю мою жизнь я тебе сделала больно, ах, я соглашусь на все, я пойду к бабке, я убью ребенка, мне стыдно, я сделаю все, что он захочет, все, что ты захочешь».
Под ее пальцами зазвонил телефон, она сжала трубку.