— Да. Меня растили для этого. Но и мне тяжело. Я не сошла с ума, осталась фьёль. Но никогда уже не буду той, что прежде.
Санти молчал. Он знал ее два дня. И не мог представить, что они разлучатся.
«А ведь я человек,- подумал он.- Что же чувствует фьёльн?»
— Мне очень плохо,- проговорила Этайа, почувствовав его мысли.- Но я выбрала сама.
— Я прав,- сказал Санти.- Ваша цель — очень важна.
Этайа встала, накинула вуаль и подошла к окну. Оттуда, стоя спиной к юноше, она сказала:
— Очень важно то, за чем идут воины. Но я пришла за другим.
Она повернулась. Золотистое пламя просвечивало сквозь шелковую вуаль.
— Я пришла за тобой…
«Нет! — должен был закричать Санти.- Зачем ты это сделала! Я не хочу быть ценой твоих страданий!»
Огромное горе должен был испытать он. И огромную радость. Но не ощутил ничего. Будто его завернули в ватный кокон.
«Тай! — догадался он.- Она следит, чтоб мои чувства не взорвали мой ум».
Юноша не вскочил. Не шевельнулся. Он был прав. Наполовину. Его удерживала собственная магия, та, что разбужена была песней фьёль. Санти еще плохо знал себя.
— …пришла за тобой, но мы пойдем с воинами, если ты пожелаешь. Хотя это не обязательно. Мы, фьёльны, не вмешиваемся… стараемся не вмешиваться в дела Мира, если люди могут справиться сами.
— Времена меняются! — произнес кто-то чужой внутри Санти.
— О да! Потому пришел ты. Чтобы отвратить злое. Вагар Биорк и светлорожденный Эрд могут стать спутниками ради человеческой цели. Но ты — наш, Туон!
— Моя мать — фьёль? — спросил юноша.
— Нет. Но фьёльны пели, когда твой отец зачинал тебя. Пели для тебя.
— А моя мать?.. Кто она? Она жива?
— Жива. Ты узнаешь, когда придет время. Узнаешь, не задавая вопросов. Но если ты пойдешь в Закатные горы, твое время может и не прийти. Никогда. Ты — наш. Ты — волен. Прислушайся к своему сердцу — и сделай выбор.
Санти прислушался…
Этайа видела свет, исходивший от лица его. Душа ее, чистая, как свет звезд, душа фьёль, не знавшая пут, не знающая розни желаний, плакала от невозможности несбыточного.
— Жаль, что я не фьёльн! — произнес наконец юноша.- Жаль!
Он поднял блестящие, зеленые, как море Зур перед бурей, отчаянные глаза:
— Фьёльны — не люди… Люди — не фьёльны…- Прислушался к тому, что сказал. А потом коснулся чуткой рукой музыканта кисти женщины:
— Я люблю тебя, Тай!
* * *
Нассини возлежала на расшитых в три цвета пуховиках и глядела, как преломляется пламя дневного светила в драгоценных камнях плафона, оправленных в черное серебро. Камни были подобраны так, чтоб свет, идущий сквозь них, не смешивался, а оставался отдельными лучами красных, голубых и зеленых тонов.
Четыре стены пятиугольной комнаты были отделаны деревом близких оттенков: от темно-багрового до алого.
Пятая стена была скрыта угольно-черной портьерой.
По своему обыкновению Нассини была нага. Белые тусклые волосы длинными прядями осыпались на худые плечи. Правая рука круговыми движениями втирала в кожу живота ароматическое масло. В левой был крохотный, чуть больше ногтя, золотой кинжальчик. Острым его кончиком Нассини прокалывала кожу на животе. Но крови не было — притирание сразу залепляло ранки.
На расстоянии вытянутой руки от соххогои подсыхал небольшой, размером с две ее ладони, портретик Муггана.
Вопреки канону детей Истинного, он был написан в реалистической манере. Написан превосходно: лицо мертвеца, запечатленное мастером, казалось Нассини сверхмертвым. Сколько бы она ни восхищалась изяществом абстрактного, но нарисованное таким, каким было в Мире Иллюзий, казалось куда сильнее.
Глядя на равноконечный серебряный крест с ликом великомученика Полты Хуридского, соххогоя познавала то же жгучее наслаждение, что и муж ее, Спардух, испытывал, вырвав из груди раба трепещущее сердце. Трижды запретным было поклоняться Иллюзии. И многажды сладостным. Маленький Спардух любопытства ради спиливал черепную кость скованному хобу. Маленькая Нассини рисовала жженой костью на мраморе профили своих родителей. Спардух был нормален. Он был истинным соххогоем, не хуже и не лучше других. Нассини была гением. О! Она знала это доподлинно! И, как настоящий гений, не спешила делиться с другими. Сотворивший Иллюзию сумел спрятать ее! Иллюзию — в истинном. Истинное — в иллюзии. А истина в том, что пока из всех детей Истины одна лишь Нассини знает, где настоящее,- истина остается истиной. И радует!
В комнате, предшествующей покоям с красными панелями, глухо стукнул барабанчик. Лишь два человека имели право тревожить соххогою: Начальник Внутренней Стражи Ортран и Мастер Бессмертия Хумхон. Обоих узнавала она по тому, как ударяли они в тугую кожу барабанчика. На сей раз это был Хумхон. И пришел с приятным: об этом тоже поведал барабанчик.
Нассини не торопилась.
— Жди! — произнесла она в разговорную трубку у ложа. Вытянулась, отбросила в угол флакон с маслом. Путь Муггана завершен. Завершен по закону искусства, что ведомо лишь ей одной. Ее сын достоин того, чтобы стать бессмертным. Но кто займет его место? Нассини вспомнила о северном вожде. Не будь она соххогоей, мысль о том, что наследник одного из высочайших имперских родов находится в ее власти, наполнила бы женщину сладким трепетом. Но она — соххогоя. Хоб есть хоб, кем бы он себя ни мнил. Иное дело — кровь Муггана на его мече. Вот что придает ему прелесть. И сам он неплох. Красив естественным обликом, честен, бесстрашен — вот истинно ядовитые качества! И безумие в нем есть. Та толика, что делает пищу пряной. Он удостоится бессмертия, но не сможет стать тем, чем был Мугган.