— Это ничего. Что донес беззаконник?
— Идут, сирхар. Все.
— Другие мне не помеха. Его одного боюсь.
— О сирхар! Ты — боишься?
— Мой страх — от бога, Клет.
— А не обойдут, сирхар?
— Нет. Пошевелю Лихо. Не сплоховали бы тонконогие!
— Три большие хогры, сирхар! Почти войско!
— На этого войско — в самый раз. Подай мой Хлыст, Клет. Плащ подай. Королеве скажи: иду! Пусть не ропщет. Три хогры! Одарю блаженством. Достойна. Жертва готова?
— Как повелел.
— Пусть ведут. Хаор Хаором, но и других умилостивить надо. Что за шум?
— Воины радуются, сирхар!
* * *
Почти две сотни воинов, каждый рядом со своим пардом, выстроились на площади. Все солдаты Владения, кроме тех, кто занят в караулах. Солнце садилось. Полчаса назад прошел дождь, и воздух пах цветами и мокрой травой.
«Две сотни — немного,- думала Нассини, пока рабы неторопливой рысцой несли ее паланкин вдоль замершего строя.- Но каковы! Каждый двадцати стоит!»
Соххогоя вглядывалась в лица и с удовольствием наблюдала, как смущенные воины опускают взгляд.
«Каждого, каждого! — думала она.- Чтоб были верными. Чтоб были преданными! Золото — лишь золото. Золота мало. Помнить должны. Каждую минуту вспоминать. С благоговением. Любить должны. Жаждать. Бояться и надеяться…»
Толпившиеся за воинами слуги вытягивали шеи, но мало что могли разглядеть за спинами солдат и широкими крупами пардов.
Мугган, ехавший чуть позади матери, насупясь, глядел в ее обтянутый золотой сеткой затылок.
«Все — ее! — думал он.- Хоть бы один — мой! Хоть бы один паршивец! Сука! Вертишь мною, будто я тупоумный хоб! Сука! Сука! Сука! Когда-нибудь я вспорю твое чрево! Бездонное подлое чрево! И затолкаю туда всю твою коллекцию!» Он представил, как будет выть соххогоя, как будет кататься по заблеванному ковру, а он будет стоять и… А потом… Мугган не представлял, что будет, когда он сам станет Властителем,- все застилала пелена. Он вытер вспотевший лоб… И вдруг ему представилось: вот он — есть, а ее — нет. И в груди стало холодно.
И в груди стало холодно.
«Сука! Сука! Сука! — кипел от бессильной ярости Мугган.- Даже выпустить кишки тебе не могу! А эти твои!..»
Он с такой злобой уставился на ближнего воина, что того передернуло.
«Мясо! Мясо! Любуйся! Все твои! Зато я любого могу взять на клинок! Любого! Все знают! И ты знаешь, сука! Я — соххогой!» — и, утешенный этой мыслью, погладил парда между ушами. Зверь обрадовался нежданной ласке и довольно заворчал.
Носилки миновали последнего, и из глоток воинов разом вырвался рев. Владычица благосклонно кивнула. Воины, слуги, рабы — все разом вздохнули. Добра соххогоя — никого не накажут. Третий день никого не наказывают. С тех пор как появился новый схваченный, юноша с зелеными глазами. Тиха соххогоя — недаром злобится красноглазый. Тиха. Задумала что-то. Ну, подай боги милость — не меня коснется. Так думал каждый. День миновал. У ночи — свои заботы. Много еды, много веселья. Кто ценит каждый день жизни — тот веселится вволю. Завтра, быть может, некому будет.
Мугган поднял парда на дыбы и погнал напрямик: через клумбы, через цветущие, искусно подстриженные кусты. Порыв ветра овеял Санти, когда всадник промчался в трех локтях от него. Ушка сердито рявкнула.
Юноша ощутил, что на него смотрят, и поймал взгляд Нассини. Ласковый-ласковый. И вдруг, без всякой причины, пробрал его озноб. И он покрылся холодной испариной. А соххогоя все смотрела на него, смотрела… Санти уж совсем было решился подойти к ней, но тут Владычица уколола палочкой спину носильщика, и паланкин двинулся.
Санти потер ладонью шею. Вечер был теплый, а ему — зябко.
— Гляди, вон стоит хозяйкин милостивец! — сказала подруге девушка-прислужница.- Что это с ним? Бледный, будто кровь выпустили?
— Не знаю, Алори! Слушай, а он, по-моему, на Рэти глаз положил, не заметила?
— Благодари богов, что не на тебя!
— Ну! Мальчик красивый!
— То-то твой бычок ему отсчитает!
— Уже! Побоится госпожи!
— Сказала! Ежели его сама привечает, быть тебе подружкой красноглазого!
— Хи-хи! Ничего он без моего хотения не сделает! Я обученная!
— Ножик возьмет — сделает!
— Что ты такое страшное говоришь!
— А что? Первый день ты тут, что ли? Про отца его, хозяйкиного мужа, еще и не то говорили. Кабы нас с тобой при нем купили, ты б поскромнее была!
— То тебя купили! Меня жрецы отдали. На семь лет.
— Вот и сиди тихо! А то возьмет тебя красноглазый и…- подруга тихонько пошептала ей на ушко.
— О! Алори, не надо! Итак ночи от страха не сплю!
— От страха ли? — засмеялась Алори.- Поспешим! К ужину опоздаем — до темноты ничего не получим! — И обе побежали к Веселой Роще, где стояли домики дворни.
Подступивший вечер высветил искры созвездий, потускневшие, когда луна выкатилась из-за края неба и поплыла по самоцветному Пути Мертвых. Свет луны не проникал через плотные кроны Веселой Рощи, не смешивался с оранжевым пламенем костров, не отступал перед ним, как перед сиянием множества масляных ламп внутри и снаружи дворца. Непроницаемы слоистые кроны даже для солнечных лучей. Зато под ними там и сям пляшут длинные веселые языки, уходит к черным листьям копотный дым. Веселая Роща! Крики и смех смешиваются здесь с насмешливым бульканьем розового вина.
Санти ходил от одного костра к другому, от компании к компании, везде приветствуемый и нигде не замечаемый.