— Можно по крайней мере узнать, о чем ты думаешь?
Она ответила с неожиданной резкостью:
— Я думала, что хорошо бы пойти туда, где хоть не-много потише. Там я смогла бы тебе ответить.
— Ответить?
— Да, про женитьбу.
— Куда ты хочешь, чтобы мы пошли?
— Мне все равно.
— Тогда давай поднимемся на третий этаж. Там мы сможем немного побыть в тишине. И к тому же ты смо-жешь посмотреть дом.
Мы поставили свои бокалы на подоконник, я взял Чечилию за руку и повел через толпу к двери в глубине гостиной. Открыв дверь, я подтолкнул Чечилию, и мы очутились в коридоре. И сразу же весь шум, дым и тесно-та остались позади, и мы окунулись в свежий и чистый воздух совершенно пустого безмолвного дома. Я подвел Чечилию к лестнице, и мы начали подниматься: одной рукой я скользил по перилам, другой обнимал ее за пле-чи. Я спросил:
— Тебе хотелось бы жить здесь?
— Мне все равно, где жить.
— Но тут живет моя мать.
— Она симпатичная, твоя мать.
Пораженный, я воскликнул:
— Святое небо, да что симпатичного ты нашла в моей матери?
— Не знаю, но она симпатичная.
Тем временем мы поднялись на третий этаж. Я сказал:
— Хочешь посмотреть мою комнату?
-Да.
Я распахнул перед ней двери. В комнате все остава-лось так, как было в день бегства, когда я покинул ее, бросив Рите свои брюки: ставни закрыты, на кровати раскатан голый матрас. Чечилия едва на все это взгляну-ла, не обнаружив ни малейшего любопытства. Только сказала:
— А что, сейчас здесь никто не живет?
— На этом этаже есть несколько пустующих комнат. Если мы поженимся, мы могли бы жить именно здесь, Тебе не кажется, что в этой комнате тебе будет лучше, чем там, где ты живешь сейчас?
Ее ответ подтвердил мое убеждение в том, что она не способна ничего увидеть и что для нее нет, в сущности, никакой разницы между великолепной ампирной мебе-лью моей матери и старым хламом, который стоит у нее в квартире.
— Почему? Это точно такая же комната, как моя. Кровать, как у меня, шкаф, как у меня, два стула, как у меня.
— Но эта — больше. По крайней мере это ты можешь признать?
— Это да.
Я закрыл дверь и сказал:
— Пойдем в комнату матери. Она сейчас занята свои-ми коктейлями, и мы сможем спокойно поговорить.
Мы подошли к двери. Я открыл ее и втолкнул Чечи-лию в темноту, как втолкнул бы в тюрьму, в которой надеялся запереть навеки. Потом включил свет. Комната была просторной и комфортабельной, но мне всегда было в ней душно, оттого что не было тут ни кусочка стены, ни кусочка пола, не задрапированных занавесями или ков-рами. Я подошел к одному из окон, распахнул его и вы-глянул наружу. Окно выходило в итальянский сад, и он был виден отсюда весь — со всеми своими аллеями, де-ревьями, фонтаном, перголой. Была ночь, черное без-звездное небо время от времени слабо озарялось споло-хами далекой грозы, воздух был такой же теплый и душ-ный, как в комнате. Лампочки, спрятанные в траве и внутри живых изгородей, освещали каким-то неесте-ственным колеблющимся светом ноги гостей, которые, покидая гостиную, один за другим разбредались по саду. Оттого, что до колен их освещал этот призрачный свет, а выше они сливались с темнотой, казалось, что сад засе-лен женскими и мужскими ногами без всяких признаков остального тела.
Некоторое время я наблюдал это зрели-ще, потом голос Чечилии заставил меня вздрогнуть:
— Где тут ванная?
— Вон та дверь.
Ни слова не говоря, она направилась в ванную. Я отошел от окна, сел в кресло, стоящее в ногах постели, и зажег сигарету.
И тут мое внимание привлекла большая старинная картина, висевшая слева от кровати. На ней была изоб-ражена Даная с золотым дождем. Видимо, это было не-давнее приобретение матери, которая, как я знал, лю-била «вкладывать деньги» также и в произведения ис-кусства, во всяком случае раньше я этой картины не видел. Даная возлежала на кровати, очень похожей на ту, на которой спала мать, — широкой, низкой, с изго-ловьем, украшенным бронзой. Она откинулась на груду подушек, выпятив живот и вытянув одну ногу вдоль кро-вати, а другую свесив вниз. Довольным взглядом она смотрела на свое лоно, куда из густой тени тяжелого балдахина сыпался дождь золотых монет; золото было такое же яркое и светлое, как волосы грешницы, распу-щенные по белым плечам и розовой груди. Это была вполне заурядная картина на известный мифологиче-ский сюжет, и в другой раз я бы ее даже не заметил. Но в тот момент она меня поразила, потому что я чувствовал, что она каким-то странным образом связана со мной. Я принялся рассматривать полотно, пытаясь понять, чем оно меня привлекает, что стоит за этим моим неожи-данным интересом. Но тут дверь ванной отворилась, и Чечилия появилась на пороге.
Она разделась и завернулась лишь в короткое поло-тенце: оно едва прикрывало грудь и бедра и было похоже нате коротенькие одежды, в которые драпируются обыч-но женщины тропиков. Подходя ко мне на цыпочках, она сказала:
— А знаешь, у меня все кончилось. Если хочешь, мы можем заняться любовью.
— Здесь?
— А почему бы и нет? Здесь удобно.
Внезапно у меня возникло ощущение, что в этом щед-ром жесте был скрыт какой-то коварный расчет, словно, предлагая мне себя так неожиданно, после того, как я уже смирился с отказом, Чечилия хотела заранее ком-пенсировать мне какую-то потерю, о которой мне еще предстояло узнать. Я резко сказал: