Я взглянул на мать, которая продолжала лежать на спине, прикрыв лицо согнутой рукой; потом вспомнил о Чечилии, о том, как в тот самый момент, когда я вкла-дывал в ее руку деньги, она приоткрывала рот навстречу моему поцелую, и почувствовал, что ради денег спосо-бен на преступление. Особенно притягивала меня рука, которой мать прикрывала глаза: худые пальцы были уни-заны драгоценными кольцами, Достаточно было сдернуть
266
Скука
одно такое кольцо, чтобы обеспечить Чечилию по крайней мере на месяц.
Особенно притягивала меня рука, которой мать прикрывала глаза: худые пальцы были уни-заны драгоценными кольцами, Достаточно было сдернуть
266
Скука
одно такое кольцо, чтобы обеспечить Чечилию по крайней мере на месяц. Потом, не знаю сам почему, я вспомнил довольное, хотя и себе на уме, лицо матери в тот день, когда она позволила мне ухаживать за Ритой, и внезапно переменил весь свой план. Я встал, подошел к кровати, сел рядом с матерью и сказал с деланной неж-ностью:
— Мама, мне хочется быть с тобой откровенным. Деньги мне нужны не на студию. Они нужны мне на другое.
— На что же?
— Было бы лучше, если бы ты дала их мне безо всяких расспросов. О некоторых вещах трудно говорить.
— Мать имеет право знать, как сын тратит ее деньги.
— Шестнадцатилетний — может быть, но когда речь идет о тридцатипятилетнем мужчине…
— Мать всегда мать, возраст не имеет значения.
— Ну хорошо, пусть так. Деньги нужны мне для жен-щины.
Произнеся эту фразу, я посмотрел на мать. Она не шевелилась. Можно было подумать, что она спит. Потом до меня донесся ее голос:
— Разумеется, какая-нибудь потаскушка.
— Но, мама, если бы это была потаскушка, разве бы я просил триста тысяч?
— Порядочные женщины денег не берут.
— Ну а если эта женщина в самом деле нуждается?
— Будь осторожен, Дино. Есть женщины, которые ради того, чтобы вытянуть у мужчины деньги, способны сочинить целый роман.
— Какой там роман, речь идет о самом насущном — еде, жилье, одежде.
267
Альберто Моравиа
— Одним словом, ты должен полностью ее содержать.
— Не совсем так, только немного помочь первое время.
— Побирушка, — сказала мать. — Насколько было бы лучше, Дино, если б ты завел связь с какой-нибудь за-мужней женщиной, дамой из нашего круга, которая ни-чего бы у тебя не просила и никак бы тебя не обременяла.
Я ответил без капли иронии:
— В моем кругу таких женщин нет.
— Твой круг — это мой круг, — сказала мать. — Кро-ме того, Дино, будь осторожен, не подцепи какую-нибудь болезнь, эти авантюристки, кто знает, где они бы-вают…
— До сих пор я ничего не подцепил, не подцеплю и дальше.
— Откуда ты знаешь, с кем встречается эта женщина, когда тебя нет? Повторяю, Дино, будь осторожен. Наде-юсь, ты знаешь, что в иных случаях надо принимать меры предосторожности.
— Ты еще расскажи мне, как я должен вести себя во время любви.
— Я просто хочу тебя предостеречь, ты мне сын, и твое здоровье мне не безразлично.
— Ну в общем, даешь ты мне эти деньги или нет?
Мать сняла локоть с лица и посмотрела на меня.
— А кто эта женщина?
Я ответил фразой, достойной Чечилии:
— Женщина как женщина.
— Вот видишь, денег ты просишь, а доверять мне не доверяешь.
— При чем тут доверяешь или не доверяешь! Не все ли тебе равно, как ее зовут — Мария, или Клара, или Паола.
268
Скука
— Я спрашиваю не имя, а кто она такая — барышня или дама, работает или учится или ничего не делает, сколько ей лет, как она выглядит…
— Сколько ты хочешь знать за какие-то жалкие трис-та тысяч!
— Ты забываешь, что, если бы мы сейчас занялись подсчетами и прибавили сюда все, что я дала тебе рань-ше, получилась бы сумма, во много раз превышающая те триста тысяч, которые ты так презираешь.
— А, так ты подсчитывала?
— Разумеется.
— Ну хватит, мама, я не хочу тебе ничего рассказы-вать, по крайней мере сейчас, но ты уж, будь добра, ска-жи, даешь ты мне эти деньги или нет.
Мать взглянула на меня: должно быть, вид у меня был достаточно решительный и отчаянный, потому что она перестала приставать ко мне с своими расспросами. Де-лая вид, что подавляет зевок, она сказала:
— Ну хорошо, вот ключ, поди в ванную, ты знаешь, где шкатулка, и знаешь шифр. Открой ее, вынь красный конверт и принеси сюда.
Я встал, вошел в ванную, повернул крючок, открыл дверцу из плиток, потом сейф. На свернутых в рулон документах действительно лежал красный конверт. Я взял его и взвесил на ладони: судя по весу, в нем должно было быть не меньше полумиллиона десятитысячными банкнотами. Я вернулся в комнату и протянул конверт матери; сонная, она, тяжело дыша, сидела на краю кро-вати. Я увидел, как она открыла конверт и кончиками пальцев вытащила одну, две, три, четыре, пять ассигна-ций по десять тысяч лир.
— Вот, возьми пока это.
269
Альберто Моравиа
— Но ведь тут по крайней мере пятьсот тысяч, — не удержался я.
— Даже больше. Но сегодня это все, что я могу тебе дать. А сейчас поди положи конверт на место, закрой сейф, принеси ключ и уходи. Я устала и хочу отдохнуть.
Я сделал все, как она велела. Но, пряча конверт в сейф, не мог не подивиться доверию, которое выказыва-ла мне мать, со всеми такая подозрительная. Ведь в конце концов я мог бы прекрасно открыть конверт и вынуть из него еще несколько ассигнаций. Но тут же понял, что мать доверяла мне потому, что это доверие внушил ей я сам, чуть ли не с самого рождения упорно и искренне демонстрируя свое безразличие и даже презрение к день-гам; и еще я понял, что это не мать переменилась, это я переменился, раз уж почувствовал себя способным ук-расть деньги, если это понадобится Чечилии. Да, я пере-менился, но мать не подозревала об этой перемене и по-тому продолжала доверять мне, как раньше. Я закрыл дверцу сейфа, установил плитки и вернулся в комнату. Мать опять лежала на спине поперек кровати, прикрыв рукой глаза.