Сначала я решил прибегнуть к помощи телефона. Как я уже говорил, Чечилия звонила мне каждое утро около десяти. В первые времена она делала это только для того, чтобы пожелать мне доброго утра. Но теперь, когда ее визиты стали реже (обещание видеться каждый день, то есть так, как это было раньше, очень скоро обнаружило свою несостоятельность), телефон приобрел в наших от-ношениях весьма существенное значение. Именно по те-лефону Чечилия каждый день сообщала мне до странно-сти непредсказуемые часы и дни наших свиданий. Я за-метил, что последнее время ее утренний звонок передви-нулся от десяти к двенадцати. Чечилия объясняла эту перемену тем, что у них спаренный аппарат и второй абонент завел привычку подолгу разговаривать именно рано утром. Но я-то был уверен, что причина тут совсем
209
Альберто Моравиа
другая, а именно: она перестала звонить мне в десять, потому что к этому времени еще не успевала перегово-рить с актером, который, как все актеры, вставал очень поздно. А не поговорив с ним, она не знала, что ей пред-стоит делать днем, и потому не могла сказать, увидимся ли мы, а если увидимся, то в котором часу.
Номера актера не было в телефонной книге, но я лег-ко достал его на киностудии, где он когда-то работал.
А не поговорив с ним, она не знала, что ей пред-стоит делать днем, и потому не могла сказать, увидимся ли мы, а если увидимся, то в котором часу.
Номера актера не было в телефонной книге, но я лег-ко достал его на киностудии, где он когда-то работал. Заполучив номер, я убедился в своей правоте следующим образом: сначала, примерно без четверти двенадцать, я звонил Чечилии, и телефон неизменно оказывался за-нят. Затем сразу же перезванивал актеру и обнаруживал, что и он тоже разговаривает. Я ждал минут пять — десять и после этого делал контрольный звонок: теперь оба те-лефона были свободны. И ровно через минуту, с точно-стью, которая разрывала мне сердце, у меня раздавался звонок, и Чечилия на другом конце провода, спокойная и деловитая, как секретарша, сообщала мне, в зависимости от сложившейся ситуации, увидимся мы с ней сегодня или нет.
Телефон помогал мне следить и за пребыванием Че-чилии дома, за ее приходами и уходами. Я методично (если только можно назвать методичными судорожные уловки ревности) звонил ей в разное время дня, и мне либо никто не отвечал, либо отвечала мать, которая часто сидела дома, оставив магазин на сестру. Тогда я завязы-вал разговор с матерью, которая только и мечтала о том, чтобы поболтать, и, слушая ее болтовню, я узнавал кое- что из того, что меня интересовало. Разумеется, инфор-мация, которую я получал от матери, шла от Чечилии, которая лгала ей точно так же, как и мне, то есть сообща-ла лишь то, что считала нужным, но я теперь научился ее расшифровывать, тем более что Чечилия, не подозревав-
210
Скука
шая о моей слежке, не заботилась о том, чтобы согласо-вывать эту информацию с другой, столь же лживой, кото-рую она представляла мне. Так я узнал, что Чечилия, как все лишенные воображения люди, повторялась, объяс-няя свои отношения с актером точно так же, как объяс-няла отношения с Балестриери и со мной. Если встречи со мной и Балестриери она объясняла тем, что мы давали ей уроки рисования, то теперь она говорила, что встреча-ется с актером, потому что он обещал ей работу в кино. Однако урок может длиться час или два, хлопоты же, связанные с работой в кино, могут занять целый день, и я обнаружил, что под этим предлогом Чечилия встречалась с актером ежедневно, а иногда даже не один раз. Они встречались по утрам (особенно если погода была хоро-шая), чтобы прогуляться по городу и вместе выпить кофе; они виделись после обеда, когда у них, по-видимому, было любовное свидание; по вечерам — чтобы поужи-нать и сходить в кино. Мать была немного обеспокоена этой необычной кинематографической активностью до-чери, но в то же время и польщена ею. Обращаясь ко мне как к конфиденту, она то озабоченно спрашивала, не опасна ли для Чечилии кинематографическая среда, из-вестная своими вольными, чтобы не сказать распущенными, нравами, то с таким же беспокойством осведомля-лась, верю ли я в то, что у Чечилии есть данные для кинозвезды. Ее вопросы были, конечно, совершенно бес-хитростны, но мне на другом конце линии порой казалось, что она знает все и забавляется, мучая меня с созна-тельной и утонченной жестокостью. На самом же деле — и я это прекрасно понимал — жестокость была в самой ситуации, и только в ней.
Таким образом, поставляя мне выдумки Чечилии и искренние заблуждения ее матери, телефон не мог ни
211
Альберто Моравиа
успокоить меня, ни предоставить неопровержимых дока-зательств измены, которые были необходимы мне для того, чтобы освободиться от моей юной любовницы и своей к ней любви. Опосредующий и безличный по са-мой своей природе, телефонный аппарат в конце концов стал казаться мне символом всей ситуации: средство об-щения, препятствующее общению, инструмент контро-ля, не позволяющий ничего узнать с точностью, простей-ший в употреблении автомат, который оказывался на деле коварным и капризным.