Услышав это предложение, такое щедрое и такое ци-ничное, я почувствовал прилив желания, которое, каза-лось, никогда уже не сможет насытиться именно потому, что я желал не только ее тело, такое послушное и подат-ливое, но всю ее целиком. Однако я ответил:
— Нет, не будем даже говорить об этом, я не люблю ничего делать второпях.
205
Альберто Моравиа
— Но почему второпях? Просто сразу же после я должна бежать.
— Нет, нет, я не Балестриери, мне не обязательно брать тебя в твоем доме.
— При чем тут Балестриери?
— Кстати, о Балестриери, скажи-ка мне вот что.
— Что?
— В тот раз, когда вы занялись любовью на кухне, перед этим у вас не было спора, размолвки, ссоры?
— Как я могу такое помнить! Это было так давно.
— Попытайся все-таки вспомнить.
— Ну хорошо, кажется, действительно была какая-то ссора. Балестриери был такой скучный, все-то ему надо было знать.
— Все знать?
— Да, все: ему было надо знать, с кем я виделась, с кем встречалась, что делала.
— А в тот день вы препирались по этому поводу?
— По-моему, да.
— И чем это кончилось?
— Тем же, чем и всегда.
— То есть?
— Ну, я просто перестала отвечать на его вопросы, и тогда он решил заняться любовью.
Я не смог удержаться:
— В точности как я!
— Нет, с тобой-то как раз все не так. Ты ведь не хо-чешь заниматься любовью. Ну так как: хочешь или не хочешь?
Она смотрела на меня зазывным взглядом, словно чувствовала себя в долгу и во что бы то ни стало хотела мне заплатить, чтобы больше об этом не думать. Мне хотелось ответить ей: «Не хочу, потому что не хочу посту-
206
Скука
мать так, как поступал Балестриери». Вместо этого я ска-зал, поцеловав ее в шею:
— Мы займемся этим завтра в студии, без всякой спешки.
Я увидел, как она неодобрительно покачала головой, мотом подошла к шкафу, открыла его, взяла сверток в папиросной бумаге и вынула из него сумку.
— Видишь, — сказала она, — я хожу с твоей сумкой.
Мы вышли из комнаты, а потом из квартиры. Чечи-лия шла впереди, а я за ней, погруженный в свои мысли. Я говорил себе, что сегодня, сделав над собой сверхчело-веческое усилие, я совладал с собой и не взял ее в коридо-ре, хотя бешено ее хотел, не взял, потому что не желал с точностью повторять все, что до меня делал Балестриери; по ведь это был всего лишь маленький эпизод страсти, которая в общем своем развитии все больше напоминала страсть, испытываемую к Чечилии Балестриери. Благо-даря свойственной мне рассудительности, я еще мог зап-рещать себе поступать, как Балестриери, в каких-то оп-ределенных случаях, но, судя по всему, мне уже было не по силам свернуть с пути, которым он прошел до меня. Когда мы спустились в вестибюль, я резко сказал ей:
— Итак, до свидания.
Казалось, ее удивили и слова, и тон.
— Как, разве ты меня не подвезешь?
— Куда?
— Я же тебе сказала: к продюсеру.
— Хорошо, поедем.
Во время поездки я ни разу не заговорил. Меня уби-вало даже не то, что Чечилия заставила меня провожать ее на свиданье с любовником, а то, что она делала это безо всякого злого умысла, просто потому, что ей не хо-телось трястись в переполненном автобусе, в то время
207
Альберто Моравиа
как рядом был я со своей машиной.
Я заметил, что эта детская бессознательная жестокость причиняет мне боль гораздо более острую, чем какое угодно осознанное му-чительство.
Наконец я остановил машину перед входом на кино-студию и стал смотреть, как Чечилия идет, привычно виляя бедрами, к подъезду и исчезает в его глубине. Ви-димо, встреча с продюсером действительна была назна-чена, но актер либо ждал Чечилию внутри, либо она должна была поехать к нему после того, как поговорит с продюсером. В обоих случаях я мог бы легко выяснить истину, если бы последовал за Чечилией внутрь здания или подождал, пока она выйдет. Но я отказался и от того, и от другого; я был пока в той стадии ревности, когда еще не умершее чувство собственного достоинства не позво-ляет нам шпионить за человеком, которого мы ревнуем. Тем не менее, отъезжая, я понял, что только оттянул мо-мент, когда начну за ней шпионить! В следующий раз, подумал я, я уже не смогу сопротивляться обстоятель-ствам, которые буквально толкали меня на путь слежки.
Глава седьмая
Возможно, что все, мною рассказанное, наведет кого-
то на мысль, что речь идет, в сущности, о самой обычной
ревности; в самом деле, если бы в те дни за мною следил
какой-нибудь не слишком проницательный наблюда-
тель, он решил бы, что перед ним классическая картина
поведения ревнивца. И тем не менее это не так. Ревнивец
страдает из-за преувеличенного чувства собственниче-
208
Скука
ства, ему все время мерещится, что кто-то хочет увести у него его возлюбленную; подозрительность, приобретаю-щая характер мании, порождает у него самые невероят-ные фантазии и может довести его даже до преступления. Я же, напротив, страдал просто оттого, что любил Чечилию (вне всякого сомнения, теперь это уже была лю-бовь), и если я хотел посредством слежки удостовериться в том, что она мне изменяет, то вовсе не для того, чтобы как-то наказать ее и помешать ей изменять мне дальше, а для того, чтобы освободиться от своей любви. Ревнивец, хоть и не отдавая себе в этом отчета, в сущности, стре-мится закрепить состояние рабства, в котором находит-ся, я же как раз хотел от рабства избавиться и считал, что достигнуть этой цели смогу лишь в том случае, если мне удастся лишить Чечилию ореола независимости и тайны; удостовериться в ее измене мне нужно было для того, чтобы увидеть всю ее пошлость, ничтожество, зауряд-ность.