В один из таких дней, вскоре после того как я бросил рисовать, я отправился к матери на обычный свой ежене-дельный завтрак. Хотя, если сказать правду, завтрак был не совсем обычный: на этот день приходился мой день рождения, и мать, боясь, что я позабуду, напомнила мне об этом уже утром, поздравив по телефону в характерной для нее забавной манере, — казенной и церемонной: «Се-годня тебе исполняется тридцать пять. Поздравляю и от души желаю счастья и успехов». И тут же сказала, что приготовила для меня сюрприз.
Итак, где-то около полудня я сел в свой старый рас-хлябанный автомобиль и двинулся в путь через весь го-род, как всегда с чувством неловкости и внутреннего протеста, которое нарастало по мере того, как я прибли-жался к цели. Со все усиливающейся душевной трево-гой я выехал наконец на Аппиеву дорогу, окаймленную на всем ее протяжении зелеными лужайками, кипари-сами, пиниями и руинами кирпичных зданий. Ворота парка, в котором стояла вилла матери, находились при-мерно на середине дороги, по правую руку, и я, как всегда, поискал их глазами, как будто надеялся, что они каким-то чудом исчезли и я могу спокойно продолжать ехать дальше, до самого Кастелли, а потом вернуться в Рим, в свою студию. Но нет, вот они, распахнутые спе-циально для меня, специально для того, чтобы остано-вить и затянуть меня внутрь, когда я буду проезжать мимо. Я сбросил скорость, резко повернул и, ощущая глухое и мягкое подпрыгивание колес на гравии, въехал в кипарисовую аллею. Незаметный подъем вел к вилле, которая виднелась в глубине, и, глядя на маленькие чер-ные кипарисы, на их крутые пыльные завитки, на при-земистый красный дом, словно прикорнувший под не-бом, затянутым серыми перистыми облаками, похожи-ми на комки грязной ваты, я снова ощутил в душе тот тоскливый ужас, который чувствовал всегда, направля-ясь на свидание с матерью.
Подобный ужас испытыва-ет, наверное, человек, собирающийся совершить что-то противоестественное; словно въезжая в эту аллею, я воз-вращался в лоно, которое произвело меня на свет. Я попытался подавить в себе это неприятное ощущение возвращения вспять и изо всей силы нажал на клаксон, сообщая о своем прибытии. Затем, описав на гравии полукруг, остановил машину на подъездной площадке и вышел. Почти сразу же дверь первого этажа отворилась, и на пороге появилась горничная.
Я никогда прежде ее не видел; мать упорно нанима-ла для нашего огромного дома прислугу, которой едва хватило бы на пятикомнатную квартиру и которая по-этому никогда не задерживалась надолго. Новая гор-ничная была высокая, с широкими мощными бедрами, огромным бюстом и странными, то ли слишком корот-ко, то ли просто плохо подстриженными, волосами (та-кие волосы бывают у заключенных или выздоравливаю-щих после тяжелой болезни), с бледным веснушчатым лицом, которое из-за огромных очков в черной оправе, полностью скрывавших глаза, выглядело угрюмым. Еще я отметил рот, похожий на раздавленный цветок бледно-розовой герани. Я спросил, где мать, а она, в свою очередь, спросила у меня, очень мягко:
— Вы синьор Дино? — Да.
— Синьора в саду около парников.
Я направился туда, не преминув по дороге бросить любопытствующий взгляд на машину, которая стояла на площадке перед домом рядом с моей. Спортивная, низ-кая, мощная, с откидным верхом, металлически-синего цвета. Значит, мать пригласила к завтраку кого-то еще? Размышляя об этой вероятной неприятности, я обошел виллу кругом по идущему вдоль стен кирпичному тротуа-ру, осененному деревцами лавра и каменными дубами, и оказался с другой стороны. Отсюда начинался обшир-ный парк в итальянском стиле — с клумбами в форме треугольника, квадрата, круга, с деревьями, подстрижен-ными то в форме шара, то пирамиды, то сахарной голо-вы, с бесчисленными гравийными аллеями, окаймлен-ными самшитом. Самая широкая аллея, крытая сверху белой металлической перголой, увитой виноградом, де-лила парк на две части; аллея начиналась от дома и шла до конца участка, где уже у самой ограды поблескивали стекла многочисленных парников. Как раз на полпути между виллой и парниками, под перголой, я увидел спи-ну идущей впереди матери. Почему-то я ее не окликнул, а пошел следом, внимательно ее разглядывая.
Она шла медленно, очень медленно, как человек, ко-торый, глядя вокруг, наслаждается тем, что видит, и ста-рается продлить это приятное созерцание. На матери был темно-синий костюм с очень узким в талии и широким в плечах жакетом и узкой, как футляр, юбкой. Она всегда одевалась так, в облегающие костюмы и платья, которые делали ее маленькую рахитичную фигурку еще более су-хой, прямой и негнущейся. У нее была длинная нервная шея, большая голова, а белокурые тусклые волосы всегда тщательно завиты и уложены. Даже издали я прекрасно видел каждую жемчужину ожерелья на ее шее — так они были велики. Мать любила броские украшения: массив-ные кольца, которые свободно болтались на ее худых пальцах; огромные браслеты с амулетами и подвесками, которые, казалось, вот-вот соскользнут с тощих запяс-тий; булавки, слишком роскошные для ее иссохшей гру-ди; серьги, чересчур крупные для некрасивых хрящева-тых ушей. С чувством привычной досады я в очередной раз отметил, какими огромными кажутся на ней туфли и сумка, которую она держала под мышкой. Наконец, со-бравшись с духом, я окликнул ее: