Я подождал еще минут двадцать, а потом — вот оно, еще одно доказательство присутствия Чечилии в доме Лучани! Зазвонил телефон, бармен подошел, выслушал, затем, словно бы дурачась, отрапортовал: «Будет сдела-но, синьор Лучани».
Через некоторое время я увидел, как гарсон — молоденький краснолицый паренек — вышел из бара с подносом, на который я успел бросить взгляд: там была бутылка пива, завернутые в салфетку бутербро-ды и большой стакан апельсинового сока. Я знал, что Чечилия любит после соития утолить жажду тремя-четырьмя отжатыми апельсинами. Проследив за гарсоном взглядом, я увидел, как он вошел в дом напротив и через минуту вышел оттуда с пустым подносом. Когда парень вошел в бар, бармен сардонически сказал: «Что с тобой?
224
Скука
Что ты там такое увидел? Ты словно обалдел! Сколько раз я тебе говорил: что бы ты ни увидел, тебя это не касается! Ну-ка, быстро, сполосни эти стаканы». И в ту же минуту я, словно подброшенный мощной пружиной, в результа-те того же самого чисто мускульного спазма, который до этого заставил меня прервать слежку у дома Чечилии, вскочил, положил на стол деньги, взял свое виски и вы-шел. Я понимал, что уходить после того, как прождал столько времени, значит пустить на ветер все усилия и все муки этого дня, но чувствовал, что на сегодня с меня довольно. Правда, позже я подумал, что, может быть, в глубине души мне просто хотелось отдалить момент, ког-да, удостоверившись в измене Чечилии, я почувствую наконец, что она в моей власти, то есть когда я пойму, что она такое, и избавлюсь от нее и от своей любви к ней. Одним словом, доказательство измены было отложено на более поздний срок, а вместе с ним и переоценка Че-чилии, превращение ее из таинственного создания в нич-тожную маленькую потаскушку.
Я решил так подробно описать первый день моей слежки за Чечилией, потому что он был совсем такой же или почти такой же, как множество дней, которые за ним последовали; и таким образом я могу избавить себя от необходимости рассказывать о них пространно. Разница состояла лишь в том, что в первый день я действовал сообразно какому-то плану, в то время как потом, по мере того как множились часы ожидания, мои поступки становились все более случайными и нелепыми. Да и в самом деле, чтобы от слежки был хоть какой-нибудь толк, мне, как я уже говорил, необходимо было обладать хо-лодным профессиональным самообладанием полицей-ского агента или самоцельным любопытством зеваки. Я же следил за Чечилией с волнением любовника, и какое
8-1197
225
Альберто Моравиа
имеет значение, что любовник этот стремился не сохра-нить для себя свою возлюбленную, а избавиться от нее!
Сколько часов провел я в те дни, сидя в машине перед домом Чечилии! Сколько часов в баре, за столиком около витрины! Чтобы вы поняли, до какой степени я поглупел от ревности, достаточно сказать, что после целой недели изнурительной слежки я обнаружил, что следить за до-мом Чечилии было совершенно бессмысленно, посколь-ку у него было два выхода: один на ту улицу, где я устано-вил свой пост, а другой — на параллельную, более люд-ную, где ходили автобусы и можно было взять такси. Ес-тественно, что Чечилия выходила именно оттуда, так как это ей было удобнее. Это открытие показалось мне весь-ма знаменательным. Я так отупел, что понадобилась це-лая неделя, чтобы заметить то, о чем любой на моем мес-те подумал бы сразу.
Сначала мне показалось, что мои бдения, которые после открытия второго входа в доме Чечилии перенес-лись исключительно к дому Лучани, станут намного лег-че. Но я еще раз ошибся. Можно было подумать, что из всех мгновений дня я неизменно выбирал лишь те, ко-торых не было на циферблате часиков, тикавших на за-пястье у Чечилии. Время Чечилии и ее любовника не совпадало с моим временем. Их время было спокой-ным, уверенным, размеренным временем любви, мое — судорожным, сбивающимся с ритма временем ревнос-ти.
Время Чечилии и ее любовника не совпадало с моим временем. Их время было спокой-ным, уверенным, размеренным временем любви, мое — судорожным, сбивающимся с ритма временем ревнос-ти. И казалось, что именно из-за этого получалось так, что я занимал свое место в баре уже после того, как Чечилия вошла в дом Лучани, а уходил из бара, когда она еще не вышла. Но в действительности дело было в том, что я не мог преодолеть отвращение к самому про-цессу слежки, в котором я чувствовал что-то унизитель-ное и в то же время бессмысленное. Именно это отвра-
226
Скука
щение делало меня таким ленивым, когда мне пора было отправляться в бар, и таким нетерпеливым, когда ожи-дание близилось к концу.
В течение всего этого времени, как ни старался я под-караулить Чечилию, мне так и не удалось ни разу уви-деть, как она входит в дом Лучани или выходит оттуда. Мне казалось это невероятным, почти сверхъестествен-ным, я готов был подумать, что Чечилия действительно умеет становиться невидимой. И это в самом деле так и было, по крайней мере для меня: то была невидимость, свойственная вещам, которые, будучи очевидными для чувств, остаются недоступными разуму.
Неуловимость Чечилии доказывалась не только тем, что проваливались все мои попытки ее выследить, но и тем, что мне ничего не удавалось узнать от нее о ее отно-шениях с Лучани. Я знал, что спрашивать ее об актере прямо — бессмысленно, она начнет врать и станет, та-ким образом, еще более неуловимой, и потому я несколь-ко раз попытался просто завести о нем разговор, чтобы увидеть, не просвечивает ли в ее ответах более чем дру-жеское чувство. Вот один из таких допросов: