— Хорошо, — сказал я, поднимаясь. — Так пройдем к тебе.
— И в спальне у меня тоже ничего нет. Как раз сего-дня утром мне пришлось сделать одну выплату.
— Так выпиши чек. Уж чековая книжка у тебя навер-няка есть.
Странно, но в ответ на это в высшей степени разум-ное предложение она внезапно переменила решение.
134
Скука
— Нет, я все-таки дам тебе наличными, у меня вчера как раз кончилась чековая книжка. Пойдем наверх.
Мать поднялась, и я последовал за нею, спрашивая себя, почему произошла столь внезапная перемена в спо-собе выплаты. Недоумевал я недолго. Уже на лестнице мать, не оборачиваясь, сказала:
— Да, кстати, сейчас я дам тебе задаток — сто тысяч. Остальное завтра. Больше не могу, это все, что у меня сейчас есть.
То есть мать переменила свое решение, потому что чек ей пришлось бы выписать на всю сумму, в то время как наличными она могла дать меньше, сославшись на то, что больше у нее сейчас нет. Откуда этот внезапный приступ скупости? Может быть, подумал я, она боится утратить надо мною контроль, а может быть, хочет полу-чить от меня что-то в обмен на деньги. Ничего не сказав, я последовал за нею по лестнице, и мы вошли в ее спаль-ню. Это была большая и комфортабельная комната в со-временном стиле, выдержанная в серых и белых тонах; из-за множества ковров и занавесок — тут не было ни кусочка пола, ни клочка стены, не задрапированного тка-нью, — возникало ощущение духоты. В полумраке, при-дававшем нашему отражению в зеркалах что-то злове-щее, мы выглядели словно два заговорщика. Мать подо-шла к двери в ванную, находившейся в глубине комнаты, и открыла ее. Я остался стоять на пороге.
— Что ты там стоишь, — сказала мать, — иди сюда, у меня от тебя нет секретов.
— У тебя нет секретов, — сказал я, — потому что ты знаешь, что мне не нужны твои деньги. Если бы это было не так, ох, сколько бы у тебя появилось секретов!
— Что за глупости! — сказала мать. — Разве ты мне не сын? — И первой вошла в ванную. Она была очень про-
135
Альберто Моравиа
сторная — такими подчеркнуто, бессмысленно простор-ными бывают в богатых домах помещения, предназна-ченные для ухода за телом. Ванну от раковины отделяло по меньшей мере четыре метра мраморного пола, а рако-вину от унитаза столько же кафельного. Я увидел, как мать подошла к стене, взялась за один из крючков, пред-назначенных для полотенец, повернула его направо, по-том налево, а затем потянула на себя. Пластинка из четы-рех белых плиток открылась, как дверца, обнажив свер-кающую поверхность стального сейфа.
— Ну-ка, — сказала мать менторским тоном, как бы предвкушая удовольствие, — ну-ка, посмотрим, сможешь ли ты справиться с шифром.
В свое время она сообщила мне этот шифр, и я, сам того не желая, запомнил его просто потому, что у меня хорошая память, но мне было противно пускать его в ход, особенно под ее взглядом, — так бывает противно уча-ствовать в ритуалах религии, которую не исповедуешь.
В свое время она сообщила мне этот шифр, и я, сам того не желая, запомнил его просто потому, что у меня хорошая память, но мне было противно пускать его в ход, особенно под ее взглядом, — так бывает противно уча-ствовать в ритуалах религии, которую не исповедуешь.
— Зачем это, — сказал я, — открывай сама, я-то тут при чем?
— Я просто хотела проверить, помнишь ли ты шифр, — весело сказала мать. Потом протянула свою белую, уни-занную массивными перстнями руку и быстрым нервным движением набрала на циферблате несколько цифр. Сейф открылся. В глубине его были беспорядочно свалены па-кеты акций и конверты, белые и желтые. Внезапно мать перешла от веселости к подозрительности и бросила на меня недоверчивый взгляд. Я растерянно отвел глаза: прямо передо мной в фарфоровой чаше унитаза лежал комок ваты. Я протянул руку и с шумом спустил воду. Когда я снова поднял глаза, мать уже держала в руке белый очень толстый конверт и устанавливала на место
136
Скука
плитки. Потом, возвращаясь обратно в комнату, она ска-зала:
— Сейчас я дам тебе пятьдесят тысяч. Я вспомнила, что другие пятьдесят мне нужно сегодня отдать постав-щику.
То есть она еще раз урезала сумму, которую я у нее просил. Я рассчитывал сделать Чечилии подарок за двес-ти тысяч, потом примирился с сотней, но пятьдесят — этого было слишком мало, чтобы смягчить известие о разрыве. И я решительно запротестовал:
— Нет, мне нужна сотня. Поставщику заплатишь в другой раз.
— Но это невозможно. — Мать подошла к высокому старинному комоду, отвернулась от меня и, насколько я мог видеть, на его мраморной поверхности распечатала конверт. Я сказал, не двигаясь с места:
— Ведь ясно же, что в этом конверте больше пятиде-сяти, может быть, даже больше трехсот. Тут по крайней мере полмиллиона, к чему эти отговорки?
Мать, не оборачиваясь, поспешно ответила:
— Нет-нет, здесь всего пятьдесят.
— Тогда дай мне взглянуть.
Она неожиданно резким движением повернулась ко мне, заслоняя собою конверт, и я увидел, каким взволно-ванным стало ее худое, иссохшее лицо.
— Дино, почему ты не хочешь вернуться к матери? Ведь если бы ты жил здесь, у тебя было бы столько денег, сколько ты захочешь!
Так вот, значит, на какую компенсацию рассчитыва-ла мать, и так ли уж важно, что свое требование она вы-ставляла не в виде сухой дилеммы, как было бы это в случае с должником, а в форме патетического призыва. И тогда и я спросил у нее, в свою очередь: