— А после сада что делаешь?
Она взглянула на меня, потом ответила с оттенком торжественности в голосе:
— Иду в кабинет и начинаю заниматься делами.
— И это каждый день?
— Да, каждый день, всегда находится какое-то дело.
— И что конкретно ты делаешь?
— Ну что… пишу, принимаю посетителей.
— То есть к тебе приходят адвокаты, сборщики нало-гов, биржевые маклеры, доверенные лица, да?
Внезапно она снова рассмеялась, но на этот раз ка-ким-то довольным, почти чувственным смехом — вер-ный признак того, что я попал в самую точку:
— Вероятно, моя работа кажется тебе ерундой. Что и говорить, это не живопись, но все-таки довольно тяже-лый труд, который отнимает у меня всю первую полови-ну дня, а иногда и вторую.
— Но эта работа тебе нравится?
— Да, но иногда у меня даже начинает болеть голова, вот тут, в затылке.
— Так не нужно так надрываться.
Мать снова некоторое время смотрела на меня ка-ким-то сочувственным взглядом, потом сказала своим режущим слух, каркающим голосом:
— Я делаю это для тебя, я хочу, чтобы твое состояние не только сохранялось, но и росло.
— Мое состояние? Это твое состояние!
— Когда я умру, оно станет твоим.
— Ты еще совсем молода, я уверен, что умру раньше. От скуки. Ну ладно, скажем так: наше состояние. Так как обстоит дело с нашим состоянием? Каково оно?
— Ну знаешь, ты действительно ведешь себя очень странно. С состоянием все в порядке благодаря моим стараниям. Если бы не я, сейчас у нас не было бы ни гроша.
— Так что, мы очень богаты?
На этот вопрос мать не ответила, ограничившись тем, что сделала каменное лицо с совсем уже стеклянным взглядом. Потом сказала:
— Рита, что вы там стоите столбом? Почему бы вам не взглянуть, готово ли второе?
Я увидел, как Рита вздрогнула, словно пробуждаясь от сна, и вышла. Мать сразу же сказала:
— Послушай, ведь я же всегда тебя просила не гово-рить о деньгах при слугах.
— Почему? Я бы еще понял, если бы мы говорили о чем-то неприличном. Но о деньгах? Разве деньги — это неприлично?
Мать, опустив глаза, покачала головой, как бы не же-лая даже опровергать мои доводы:
— Они бедны, и не следует хвастаться богатством пе-ред тем, кто беден.
— Да брось, ты просто никогда не хочешь говорить о деньгах, даже когда мы одни. У тебя сразу делается такое лицо, будто ты шокирована: можно подумать, что речь идет не о деньгах, а о сексуальных проблемах!
И снова покачивание головой:
— Нет, мне как раз нравится говорить о деньгах, но всему есть время и место; раз ты возвращаешься домой, нам даже надо о них поговорить. После завтрака пойдем ко мне в кабинет, и я представлю всю интересующую тебя информацию.
В этот момент вошла Рита, неся длинный овальный поднос, на котором среди пучков зелени и овощей ле-жал разрезанный на множество кусков тот самый телец, о котором говорила мать. И я тут же как ни в чем не бывало спросил, словно побуждаемый каким-то злым демоном:
— И все-таки ты мне не ответила: мы очень богаты или нет?
На этот раз она ограничилась просто молчанием, но я почувствовал, что под столом ее нога ищет мою, чтобы наступить на нее. Затем она сказала Рите:
— Обслужи синьора Дино, я мясо не ем.
Эта нога, наступившая на мою, вызвала во мне бук-вально взрыв отчаяния. Мать наступала мне на ногу, как делают обычно любовники, разница была только в том, что мы были не любовники, а мать с сыном, и связывала нас не любовь, а деньги. И я не мог отказаться от этой связи, потому что это означало бы расторгнуть кровные узы, которые за ними стояли. Итак, поделать было ниче-го нельзя, хочешь не хочешь, а я был богат, и опровергать это было то же самое, что признавать.
Между тем мое отчаяние вылилось в совершенно не-ожиданный поступок. Когда, протягивая мне поднос с телятиной, Рита склонила надо мной свою цветущую грудь и веснушчатое непроницаемое лицо с красивым бледным ртом цвета герани, я, пользуясь подносом, как прикрытием, обхватил ее запястье и стал подниматься по руке все выше и выше. При этом другой рукой я с помо-щью вилки накладывал себе еду, а когда кончил, отложил вилку и снова холодно возобновил свой допрос:
— Так богаты мы или нет? — И еще раз почувствовал на своей ноге ногу матери. Тогда я сказал: — Рита, пожа-луйста, можно вас на минуточку?
Рита послушно вернулась и протянула мне поднос второй раз. Я снова взял в руки вилку и принялся выби-рать на подносе куски мяса и зелень, а другую в это время опустил под стол и стал подниматься по ноге Риты все выше и выше, до самого бедра.
Сквозь пышные складки юбки моя рука чувствовала, как подергиваются ее мыш-цы — совсем как у лошади, которую гладит хозяин. При этом ничто не отразилось на ее лице, в котором действи-тельно, это мне не показалось, было что-то лицемерное. В конце концов Рита отошла, а я, поймав ее быстрый взгляд, устанавливавший между нами отношения тайного сообщничества, вынужден был констатировать, что прямо сейчас, еще до переезда, оказался в положении несравненно худшем, чем десять лет назад: в ту пору, что бы ни случилось, я бы все-таки не стал лапать собствен-ную горничную.
Мать сняла ногу с моего ботинка в тот самый миг, когда я оторвал руку от Ритиного бедра: это совпадение было странным, можно было подумать, что мать дей-ствовала со мной заодно. Я же сразу возобновил прерван-ный разговор: