Она ответила очень просто:
— К Тони Балестриери меня не ревновал, потому что он сам появился уже после Тони, и я сразу же ему сказа-ла, что я помолвлена. Он ревновал, когда думал, что я изменяю ему с кем-то другим.
— Но кто-то другой в самом деле был?
— Да, но это длилось очень недолго.
— Другой был одновременно с Тони?
— Нет, он появился сразу после того, как мы расста-лись.
— А Тони знал о Балестриери?
— Да что ты! Он убил бы меня, если бы узнал.
— Но кто же в таком случае был у тебя первым?
— Что значит первым?
— Первым, с кем ты спала.
— Тони.
290
Скука
— А сколько тебе было лет?
— Я тебе уже сказала — четырнадцать.
— А сейчас ты видишься когда-нибудь с Тони?
— Иногда мы встречаемся и здороваемся.
— Скажи мне еще вот что: Балестриери давал тебе деньги?
Она посмотрела на меня, помолчала и сказала, как бы преодолевая какое-то странное внутреннее сопро-тивление:
— Да, давал.
— Много или мало?
— Когда как.
— Что значит «когда как»?
Она снова промолчала, потом сказала:
— Я не хотела, но он давал мне их насильно.
— То есть?
— Насильно. Он знал, что у Тони нет ни гроша и что, когда вечерами мы выходим с ним погулять, у нас нет денег, даже чтобы пойти в кино, и он заставлял меня брать деньги, чтобы я отдавала их Тони.
— Это он тебе сказал, чтобы ты отдавала их Тони? -Да.
— И как это случилось в первый раз?
— Как-то я сказала ему, что из-за того, что у нас нет денег, по вечерам мы просто бродим по улицам. Тогда он взял десятитысячную банкноту, вложил ее мне в руку и сказал: «Возьми, так вы сможете по крайней мере схо-дить в кино».
— А ты?
— Я не хотела, но он заставил меня взять. Он пригро-зил, что, если я не возьму, он расскажет Тони, что мы любовники, и тогда я взяла.
— А потом он продолжал давать тебе деньги?
291
Альберто Моравиа
-Да.
— А давал он тебе более значительные суммы?
— Так как он знал, что мы с Тони собираемся поже-ниться и обзавестись домом, он заставил меня взять день-ги на мебель.
— И что стало с этой мебелью?
— Она стоит в доме у Тони, я ему ее оставила.
— А машина?
— Какая машина?
— Разве не Балестриери заплатил за машину, кото-рую купил Тони?
— А, да, за малолитражку. А кто тебе сказал?
— Вдова Балестриери.
— А, эта…
— Ты ее знаешь?
— Она приходила ко мне, требовала, чтобы я отдала ей деньги.
— И что ты ей сказала?
— Я сказала ей правду. Что ее муж заставлял меня брать деньги и что у меня ничего нет, потому что я все отдала Тони, как хотел ее муж.
— Сколько времени Балестриери давал тебе деньги?
— Почти два года.
— А как ты объясняла Тони, откуда берутся деньги?
— Я говорила, что у меня богатый дядя, который меня любит.
— А после того как Тони тебя бросил, Балестриери продолжал давать тебе деньги?
— Да, время от времени, если я просила.
— Но тому, другому, который появился после Тони, к которому ревновал Балестриери, ему ты тоже давала деньги?
292
Скука
— Этому деньги были не нужны. Он был сын про-мышленника.
— И он тоже тебя бросил?
— Нет, это я его бросила, потому что разлюбила.
— А кого ты полюбила?
— Тебя. Помнишь, мы встречались в коридоре, и я всегда на тебя смотрела? Вот тогда я его и бросила.
— Балестриери заметил, что ты в меня влюбилась?
— Нет.
— Ты никогда не говорила обо мне с Балестриери?
— Как-то раз. Он тебя не выносил.
— Что он обо мне говорил?
— Говорил, что ты выскочка.
— Выскочка?
— Да.
Он тебя не выносил.
— Что он обо мне говорил?
— Говорил, что ты выскочка.
— Выскочка?
— Да. И еще он ненавидел твою живопись. Говорил, что ты не умеешь рисовать.
Из этого разговора я вынес впечатление, что моя по-пытка доказать себе самому продажность Чечилии по-терпела полный провал. Чечилия не была продажной, во всяком случае ее личность в это понятие не укладыва-лась. Кроме того, мне стало ясно, что Балестриери пы-тался утвердить свое превосходство над Тони тем, что посредством Чечилии его содержал, так что саксофонист об этом даже не догадывался, а Чечилия, хотя и предоста-вила себя для этого психологического маневра, не знала о нем и в нем не участвовала. Иными словами, как и со мной, Чечилия и с Балестриери умела разграничивать мир денег и мир любви. Разумеется, мы с Балестриери могли утверждать, что давали ей деньги, но она всегда могла доказать, что не считает себя «оплаченной». Ну и, наконец, то, как вел я себя с Чечилией, все больше напо-минало поведение Балестриери, с той только разницей, что старый художник пошел дальше меня. Но зато моя
293
Альберто Моравиа
мания была сильнее: ведь у него не было предшественни-
ка, который мог служить ему зеркалом, и естественно,
что он не сумел остановиться. А у меня был он, который
при каждом шаге предупреждал меня о том, чем я рис-
кую, но, несмотря на это, я повторял все его ошибки, и
мне даже как будто нравилось их повторять.
Глава девятая
Чечилия между тем продолжала встречаться с Лу-чани каждый день, включая и те дни, когда виделась со мной, и таким образом ее неуловимость, то, о чем я давно подозревал, стала неопровержимым фактом, очевидным, как тавро, и отныне мне надлежало считаться с этим фак-том и как-то к нему приспосабливаться. Я чувствовал, что моя к ней любовь, порожденная невозможностью об-ладания, после долгих метаний между скукой и страда-нием приобрела вид болезни, состоящей из четырех по-следовательных фаз: попытка овладеть ею помимо сферы сексуальных отношений, провал этой попытки, потом яростная и ничего не дающая сексуальная фаза, снова провал и — опять все сначала. И все-таки единственным, с чем я так и не мог примириться, была именно неулови-мость Чечилии: я просто не в силах был делить с Лучани ее благосклонность. Помню, что, подобно Балестриери, который не ревновал ее к Тони Пройетти, потому что тешил себя мыслью, что это Тони она изменяет с ним, я пытался утешиться тем, что я знаю, что Чечилия спит с актером, а он не знает, что она спит со мной. Иными словами, по отношению к Лучани я пытался занять пози-