— Так твой отец болен?
— Да.
— Что с ним?
— Рак.
— И что говорят врачи?
— Они говорят, что у него рак.
— Да нет, я имею в виду — как им кажется, может он еще выздороветь?
— Нет, они говорят, что он не может выздороветь.
— Значит, он скоро умрет?
— Да, они говорят, что он скоро умрет.
— Тебя это огорчает?
— В каком смысле?
— Ну, что он умрет.
— Да.
176
Скука
— И ты так об этом говоришь?
— А как я должна говорить?
— Но ведь ты любишь отца?
— Да.
— Ну хорошо, пошли дальше. Твоя мать, какая она?
— Что значит какая?
— Ну, маленькая она или высокая, красивая или не-красивая, брюнетка или блондинка?
— Обыкновенная женщина, как все.
— Но как она выглядит?
— Никак она не выглядит.
— Что значит «никак»? Подумай, что ты говоришь!
— Я хочу сказать, что в ней нет ничего особенного. Такая же женщина, как все.
— Ты любишь мать?
— Да.
— Больше, чем отца?
— Это разные вещи.
— Что значит разные?
— Разные значит разные.
— Но в каком смысле разные?
— Не знаю, просто разные, и все.
— Ну хорошо, а твоя мать любит отца?
— Думаю, да.
— Почему ты так говоришь, ты в этом не уверена?
— Они ладят, стало быть, любят друг друга.
— И чем занимается твой отец целыми днями?
— Ничем.
— Что значит ничем?
— Ничем значит ничем.
— Но это только так говорится — ничем, на самом-то деле человек, даже если он ничего не делает, все-таки
177
Альберто Моравиа
что-то делает. Да, твой отец не работает, но чем он занят
целый день?
— Ничем.
— То есть?
— Ну, не знаю, как сказать. Он сидит все время в
кресле около радиоприемника. Каждый день выходит ненадолго погулять, вот и все.
— Я понял. У вас квартира в Прати?
— Да.
Каждый день выходит ненадолго погулять, вот и все.
— Я понял. У вас квартира в Прати?
— Да.
— Сколько у вас комнат?
— Не знаю.
— Как не знаешь?
— Я никогда не считала.
— Но эта квартира большая или маленькая?
— Средняя. Не большая и не маленькая.
— То есть?
— Ну средняя.
— Ну хорошо, опиши ее мне.
— Обыкновенная квартира, как все. Нечего там описывать.
— Но в конце концов, она же не пустая, ваша квартира. В ней есть мебель?
— Да, самая обычная мебель — кровати, кресла,
шкафы.
— И в каком она духе, эта мебель?
— Не знаю, мебель как мебель.
— Ну например, гостиная. У вас есть гостиная?
— Да.
— Что там стоит?
— Обычная мебель: стулья, столики, кресла, диваны,
как бывает в гостиных.
— И какого она стиля, эта мебель?
— Не знаю.
178
Скука
— Ну хотя бы какого цвета?
— У нее нет цвета.
— Как это нет?
— Нет у нее цвета, она позолоченная.
— А, понял. Но золото — это ведь тоже цвет. Тебе нравится твой дом?
— Не знаю. Нравится — не нравится. Я так мало там бываю.
Я мог бы продолжать в этом духе до бесконечности. Но, мне кажется, я привел хороший пример того, что я называл неспособностью Чечилии что-то определить. Кто-то может из этого сделать выводы, что Чечилия была глупа и к тому же лишена всякой индивидуальнос-ти. Но это не так. То, что она не была глупа, доказыва-лось, между прочим, тем, что я никогда не слышал от нее глупостей, что же касается индивидуальности, то, как я уже говорил, она проявляла ее не в разговорах, так что приводить тут одни только речи, не сопровождая их опи-санием ее мимики и телодвижений, — это то же самое, что читать оперное либретто, не слыша музыки, или сце-нарий, не видя экранного изображения. Я привел пример подобного разговора для того, чтобы показать, что речь Чечилии была такой бесцветной и схематичной просто оттого, что обо всем, о чем я ее расспрашивал, она знала столько же, сколько я, а может, и меньше. Она жила с отцом и матерью в Прати и была любовницей Балестрие-ри, но она не давала себе труда рассмотреть окружающих ее людей и вещи и потому по-настоящему их просто не видела и тем более о них не задумывалась. В общем, от самой себя и от мира, в котором она жила, она была так же далека, как те, кто не знал ни ее, ни ее мира.
Но так или иначе, подозрение в измене, которое де-лала Чечилию такой таинственной и неуловимой и, сле-
179
Альберто Моравиа
довательно, реальной, побудило меня в конце концов проверить те скудные сведения, которые она о себе сооб-щала, и развеять таким образом хотя бы ту часть тайны, Которая не затрагивала области любовных отношений. Как-то я попросил ее познакомить меня с ее семьей. Я не без удивления увидел, что моя просьба нисколько ее не смутила, и это при том, что одной из причин, из-за кото-рых она собиралась сократить число наших свиданий, было, помнится, недовольство ее родителей их частотой. Она сказала:
— Да, я уже сама об этом думала. Мама часто про тебя спрашивает.
— Ведь ты и Балестриери в свое время с ними знако-мила?
— Да.
— Ведь ты и Балестриери в свое время с ними знако-мила?
— Да.
— Но они так и не узнали, что ты была его любовни-цей?
— Нет.
— А если б узнали, как ты думаешь, что бы они сде-лали?
— Откуда я знаю!
— Балестриери часто у вас бывал?
— Да.
— И что он делал?
— Ничего. Приходил к завтраку или выпить кофе, а потом мы вместе шли в студию.
— А вы никогда не занимались любовью у вас дома?
— Ему часто этого хотелось, но я не хотела. Я боялась, что родители заметят.
— А почему ему этого хотелось?
— Не знаю, ему так нравилось.
— Но когда-нибудь вы все-таки это сделали?
— Да, несколько раз.