Я вздрогнул, услышав голос матери:
— О, Дино, — сказала она, — какой приятный сюр-приз!
Она стояла прямо передо мной, но я ее не видел, вернее видел, но не мог отделить от толпы приглашен-ных, потому что в этот момент она казалась мне одной из них, во всем на них похожей, не имеющей со мной ника-кой, даже кровной связи. Наедине с матерью я всегда чувствовал, что она моя мать, но в толпе, заполнявшей ее гостиные, она становилась неразличимой, как птица в стае или рыба в косяке. И ее склонность к экономии, которая, когда она была одна, могла показаться ее инди-видуальной чертой, тут, среди толпы гостей, обнаружи-вала свой внеличный, всеобщий характер. И как о всех персонажах, заполнивших гостиные виллы, так и о моей матери можно было сказать, что за стеклянным блеском ее голубых глаз, за ее броскими массивными драгоценно-стями, за ее нервной худобой, за подчеркнутой искусст-венностью макияжа, за пронзительным голосом стоял де-нежный конформизм, характерный для всего общества, частью которого она была, а вовсе не особенности ее личности.
Похожая на своих гостей даже внешне, мать и вела себя во время нашей короткой встречи точно так же, как они. Обычно, оставаясь со мною наедине, она была очень внимательна, но сейчас, на коктейле, где нормой счита-лась подчеркнутая рассеянность, проистекающая из без-различия, спешки, невозможности что-либо как следует расслышать, мать вела себя как все остальные, то есть смотрела, не видя, и слушала, не слыша. Сразу после своего радушного приветствия она сказала что-то несвяз-ное насчет обязанностей, которые не позволяют ей мною заняться, причем в ее голосе не было ни малейшего лю-бопытства; не переставая оглядываться вокруг, торопли-во и словно бы только для проформы она добавила:
— Напоминаю тебе, что ты еще не представил мне синьорину.
Я торжественно сказал, беря Чечилию под руку:
— Это Чечилия, моя невеста.
И тут произошло непредвиденное. Мать либо не рас-слышала моих слов, либо расслышала, но не поняла, во всяком случае я должен сказать, что восприняла она их как ничего не значащий звук: на мгновение остановив на Чечилии свои нестерпимо сверкающие глаза, она вдруг воскликнула:
— Простите, мы еще непременно увидимся, но сей-час меня ждет важное дело. — И, не дождавшись ответа, двинулась сквозь толпу с решительностью акулы, рассе-кающей морские глубины навстречу своей жертве. На-сколько я понял, кто-то приехал, может быть кто-то очень важный, и мать не услышала меня, потому что именно в ту минуту, когда я представлял ей Чечилию, она заметила у самых дверей воронкообразное движение, свидетельствующее о появлении нового гостя.
Я взял с подноса, предложенного лакеем, два бокала, один протянул Чечилии и втолкнул ее в оконную нишу.
— Ну, что ты скажешь?
— О чем?
Я в растерянности молчал. Я не знал, о чем именно я хотел ее спросить, наверное обо всем, потому что не слы-шал ее мнения еще ни о чем. Я сказал первое, что пришло мне в голову:
— Ну, об этом приеме.
— Прием как прием.
— Тебе нравятся приемы?
Она ответила после паузы немного нервно:
— Не очень. Я не люблю, когда шумно и много дыма.
— А что ты думаешь обо всех этих людях?
— Ничего не думаю. Я никого здесь не знаю.
— Тут есть люди, которые могут быть тебе полезны; если хочешь, я могу тебя познакомить.
— В каком смысле полезны?
— Ну, для жизни в обществе.
— Как это?
— Они могли бы подружиться с тобой, то есть благо-волить к тебе, приглашать на такие же праздники, а если это мужчины — то и поухаживать. Из всего можно из-влечь какую-то пользу. Многие только ради этого и ходят на приемы. Так хочешь с кем-нибудь познакомиться?
— Нет, нет, не стоит, тем более что я никогда их боль-ше не увижу.
— Непременно увидишь, раз мы поженимся.
— Ну вот тогда ты нас и познакомишь.
Мне хотелось затронуть тему богатства, но я не знал, как подступиться. В конце концов я сказал:
— Все люди, которых ты здесь видишь, очень богаты.
— Да, это заметно.
— А из чего это заметно?
— Ну это видно по платьям, которые на дамах, по их драгоценностям.
— Тебе хотелось бы быть такой же, как они?
— Не знаю.
— Как это не знаешь?
— Я ведь не богата. Я должна разбогатеть, чтобы по-нять, нравится мне это или нет.
— А разве ты не можешь просто вообразить?
— Как можно вообразить то, что не знаешь?
— Но ты любишь деньги?
— Когда они мне нужны, да.
— А разве они не всегда тебе нужны?
— Сейчас нет. Того, что ты даешь, мне хватает.
Я смотрел, как она разглядывает толпу своими боль-шими темными глазами, и пытался понять, что, соб-ственно, она видит, похоже ли это хоть в какой-то степе-ни на то, что вижу я. Она медленно сказала:
— Тут нет молодых девушек. Тут только дамы возрас-та твоей матери.
— Мать принимает своих подруг, естественно, что все это дамы ее возраста. Но ты не ответила. Что ты думаешь о том, чтобы выйти за меня замуж и сделаться такой же, как эти дамы?
— Я не могу тебе сказать, я еще не думала.
— Так подумай сейчас.
Я увидел, что она снова посмотрела на зал, поднесла к губам бокал, сделала глоток, но так ничего и не сказала.
— Так подумай сейчас.
Я увидел, что она снова посмотрела на зал, поднесла к губам бокал, сделала глоток, но так ничего и не сказала. Это тоже был ее способ ускользать от меня: молчание. Но я настаивал: