Но, как и следовало полагать (я говорю «как и следовало», так как сам уже чувствовал, что появление Чечилии было бы теперь чем-то противоестественным, на грани чуда), Че-чилия не вышла, и я настроился прождать в седьмой раз очередные десять минут, найдя для себя вымученное оп-равдание в том, что если час — это вообще максималь-ный срок ожидания, то я должен подарить Чечилии еще десять минут сверх того, хотя бы из вежливости. В этот момент я заметил, что мой мозг уже отказывается что- либо соображать, то есть составлять мне компанию во время ожидания. Я остался наедине с самим собой, то есть с тревогой, которая на этот момент стала для меня единственно возможным способом существования, и во всем мире для меня остались только две вещи — часы у меня на запястье и подъезд, с которого я не сводил глаз. Я старался смотреть на часы не чаще чем раз в три минуты, но на подъезд поглядывал так часто, как только мог, слов-но боялся, что Чечилия появится из него со скоростью
218
Скука
молнии и исчезнет как раз в тот момент, когда я, опус-тив глаза, буду рассматривать циферблат. Из-за нетер-пения мне все время казалось, что три минуты уже про-шли, в то время как на самом деле прошла всего одна, а напряжение, с которым я следил за подъездом, стало наконец невыносимым, как становится невыносимым слишком затянувшееся мускульное усилие. Таким обра-зом, на часы я смотрел излишне часто, поражаясь тому, насколько медленно текут минуты ожидания — самые медленные минуты в моей жизни, зато от подъезда все время хотелось отвести глаза; мне чудилось, что порог остается пустым именно потому, что я на него смотрю, словно эти камни, эти кирпичи, эта штукатурка знали о моем ожидании и назло мне прятали от меня Чечилию как раз потому, что я так хотел ее увидеть.
Я прождал десять минут сверх того часа, а потом еще десять, потому что знал, что в двадцать минут пятого мать Чечилии отправляется в магазин, который был не-подалеку и открывался полпятого, и Чечилия иногда дожидалась ее ухода, чтобы выйти. Но в четыре сорок совершенно неожиданно, так, словно мои мускулы сра-ботали сами по себе, без участия мозга, я включил мо-тор и отъехал от дома. Правда, недалеко. У бара на углу я остановился, вышел и пошел звонить. «По-моему, она ушла, — неуверенно сказала мать, — я была на кухне и не могу сказать точно — может быть, пять минут назад, а может, и полчаса». Я выбежал в ярости из бара, сел в машину и на большой скорости проехал всю улицу, а потом объехал прилегающие к ней переулки, побывал даже на остановке, где Чечилия, как я знал, обычно ждала автобуса, но все безуспешно. По-видимому, мать ошиблась, и Чечилия вышла не пять и не тридцать ми-нут назад, а только что, то есть перешагнула порог свое-
219
Альберто Моравиа
го дома как раз в тот момент, когда я искал ее по приле-гающим улицам, но, разумеется, это только в том слу-чае, если на полпути она не повернула назад по какой- то неизвестной мне причине и сейчас была дома. Но мне не хотелось больше ловить ее по телефону, и я ре-шил занять пост у дома Лучани. Актер жил в районе Париоли на улице Архимеда, узенькой и извилистой, петлявшей вокруг холма между двумя рядами современ-ных домов. Я уже исследовал эту улицу накануне, не для того, чтобы кого-то выслеживать, а просто чтобы уви-деть места, где Чечилия теперь так часто бывала, и мне казалось, что вроде бы напротив дома Лучани был бар, из которого будет, наверное, легко вести наблюдение. Я не ошибся: выйдя из машины, я оказался прямо перед баром; за витриной виднелись два или три столика; сидя за таким столиком, можно было, оставаясь незамечен-ным, наблюдать из-за бутылок и коробок с печеньем за домом напротив.
Я сел, заказал кофе и приступил к наблюдению — занятию, которое я уже ненавидел всей душой. Подъезд, окаймленный черным мрамором, выделялся на белом фасаде, как траурное объявление на газетной странице, но я обнаружил, что стоящая в витрине бутылка закрыва-ет его почти наполовину. А ведь именно через эту поло-вину, которая была мне не видна, Чечилия могла про-скользнуть в дом и выскользнуть из него так, что я ничего не замечу. Я попытался чуть-чуть подвинуть стол, но тог-да подъезд вообще исчезал из поля зрения, потому что его загораживала большая коробка английских бискви-тов. Я подумал было, протянув руку, передвинуть бутыл-ку, но понял, что сделать это, не возбудив подозрения бармена, невозможно. В конце концов я решил убрать досаждавший мне предмет, просто его купив. Было, прав-
220
Скука
да, не исключено, что у бармена есть в запасе еще одна такая бутылка и он продаст мне не ту, что на витрине, но другого способа у меня не было. Я окликнул бармена:
— Я хотел бы купить вон ту бутылку.
Он сразу же подошел: молодой человек с грубым, очень худым и бледным лицом с характерной отмети-ной — заячьей губой, плохо замаскированной длинными черными усами. Он конфиденциально спросил густым низким голосом:
— Бутылку канадского виски?
— Да, ее.
Перегнувшись, он осторожно взял бутылку из витри-ны и уже сделал было движение, чтобы передвинуть на ее место другую, которая стояла рядом, но я поспешно и очень решительно сказал: