Я тут же заметил, что тот факт, что она позвонила первой, не принес мне ожидаемого облегчения. Да, по-звонила она первой, но благодаря своей уклончивости осталась такой же загадочной и ускользающей, как если бы не позвонила вовсе. Сам этот звонок, который должен был сделать ее в моих глазах зависимой от меня и, следо-вательно, не существующей, не означал на самом деле ничего. А между тем мне надо было как-то с нею расста-ваться, раз уж я принял такое решение.
К тому же надо было еще как-то жить, то есть убить те два часа, которые оставались до прихода Чечилии. Чтобы вам стало понятно снедающее меня нетерпение, скажу, что, не зная, чем заняться, я подумал даже, не вернуться ли мне к живописи после почти двухмесячного перерыва.
Я сказал себе, что, если мне удастся нарисовать что- нибудь на холсте, который до сих пор красовался на под-рамнике, у меня будет одной причиной больше расстаться с Чечилией: ведь я знал, что только живопись сможет за-полнить пустоту, которая возникнет в моей жизни после нашего разрыва. Но мне достаточно было только взгля-нуть на холст, чтобы понять, что я не способен не только что-либо нарисовать, но даже поднять руку, чтобы провес-ти хотя бы штрих. Потому что на тот момент я ощущал себя связанным, хотя и весьма неопределенно, лишь с од-ним предметом, и этим предметом были мои отношения с Чечилией, которые я собирался порвать. Так что же я, черт возьми, смогу нарисовать на этом холсте, который я под-писал в день первой встречи с Чечилией, заявив тем са-
154
Скука
мым, что с живописью у меня покончено навсегда? Чтобы отвлечься, я начал читать Кандинского, страницы, посвя-щенные именно пустому холсту: «Пустой холст. На пер-вый взгляд действительно пустой, безмолвный, безучаст-ный. Словно бы оглушенный. На самом деле вибрирую-щий внутренним напряжением, кричащий тысячью не-слышных голосов, исполненный затаенного ожидания.
Словно бы оглушенный. На самом деле вибрирую-щий внутренним напряжением, кричащий тысячью не-слышных голосов, исполненный затаенного ожидания. Немного испуганный, потому что он может подвергнуться насилию. Но послушный. Он охотно исполняет все, что от него требуют, и молит только о снисхождении. Он может привести ко всему, но не все может вынести. Он восхити-телен, пустой холст, он прекраснее многих картин…» и т.д., и т.д. Но тут книга выпала у меня из рук, и я почти бегом вышел из комнаты.
Я знал, куда мне нужно идти, хотя вел меня не разум, а нюх, почти собачий: нюх охотничьей собаки, который ведет ее через леса и поля. С виа Маргутта я свернул на улицу Бабуино и пошел прямо к площади Испании, быс-тро и легко, ловко уворачиваясь от толпы, теснящейся перед витринами, — точно так, как если бы, боясь опоз-дать, спешил на свидание. Так я прошел метров сто, пока впереди не увидел Чечилию. Она тоже шла очень быстро, как человек, который знает, куда идет, и торопится к цели. Сначала я решил было ее догнать, но потом замед-лил шаг и пошел следом. Внезапно я заметил, что никог-да не ощущал ее столь реально существующей, как сей-час, когда собирался ее покинуть; мне нравилось ощу-щать эту реальность и в то же время хотелось понять, почему она открылась мне только сейчас. Я внимательно взглянул на Чечилию, и мне показалось, что я смотрю на нее как будто впервые, и даже воздух вокруг был новым, каким он был, наверное, в первый день творения. Осо-бенности ее внешности вдруг стали заметнее, чем обыч-
155
Альберто Моравиа
но, то есть они стали заметнее сами по себе, оставаясь такими независимо от того, смотрел я на нее или нет: курчавое облако каштановых волос, которое не воспри-нималось как прическа, потому что невольно заставляло вспомнить о густом спутанном руне ее лобка; поворот шеи, которой не было видно, но она чувствовалась, гиб-кая и грациозная; длинный мохнатый зеленый свитер, приподнимающийся на груди, пышной и крепкой, кото-рая — я знал — была под ним голой, так что нежные со-ски терлись о грубую шерсть; короткая черная узкая юбка, под которой при каждом шаге перекатывались округлости ягодиц. В общем, все ее тело, казалось, при-тягивало мой взгляд и впитывало его с той же жадно-стью, с какой земля впитывает дождь. Но кроме всех этих внешних форм, которые вдруг бросились мне в гла-за, я впервые за все это время оказался способен уло-вить реальность, так сказать, второго плана: то, что оду-шевляло эти формы, и без того такие живые. Я наконец понял, что это была за реальность: в каждой клеточке ее тела, в каждом движении жила какая-то бессознательная стихийная сила, которая, казалось, и увлекает ее вперед, словно она была сомнамбулой с закрытыми глазами и выключенным сознанием. Именно эта сила и притягива-ла меня и делала Чечилию в моих глазах такой реальной.
Дойдя до площади Испании, она решительным ша-гом двинулась к лестнице. Я на минуту остановился и перевел взгляд с нее на то место, куда она, по-видимому, направлялась: там я увидел мужчину, который, судя по всему, кого-то ждал, стоя под тентом продавца цветов. Это был молодой человек, рослый и крепкий, с двумя характерными чертами, которые сразу же бросились мне в глаза: у него были очень широкие плечи, заставляющие предположить атлетическое сложение, и золотистые кра-