Я обернулся и увидел Риту, которая стояла около сер-вировочного столика с баром и смотрела на меня вопро-сительным взглядом сквозь толстые стекла очков в чер-ной оправе. Я спросил себя, слышала ли она, как я обру-гал себя вслух, но по ее бледному хмурому лицу ничего нельзя было понять. Мгновение помолчав, она сказала:
— Синьора сейчас спустится. Пока она просила пред-ложить вам аперитив. Что вы желаете?
Я снова спросил себя, не было ли в ее голосе иронии, которую я не смог прочесть на ее лице. Но нет, голос был серьезный, по крайней мере казался серьезным. Я ска-зал, что хотел бы виски, и она, взяв бутылку, очень точ-ными движениями налила немного виски в стакан, раз-бавила водой, положила кубик льда и протянула мне с вопросом:
— Что-нибудь еще?
Я ответил, что ничего больше не надо, и увидел, как она уходит, ступая в своих подбитых фетром туфлях со-вершенно беззвучно. Держа в руке стакан, я сел в одно из огромных кресел, зажег сигарету и принялся размыш-лять. Почему я обругал себя тогда, перед зеркалом? Оче-видно, решил я в конце концов, самое опасное в этой комедии блудного сына, которую я разыгрывал перед са-мим собой, было то, что временами, именно тогда, когда я этого совсем не хотел, меня обуревало желание устро-ить что-нибудь скандально-безобразное.
Иными слова-ми, я был блудный сын особого рода, сын, который, па-дая в объятия старика отца, испытывает желание дать ему хорошего пинка, а съев праздничный обед, бежит в сад, чтобы его выблевать. Я не успел развить это интересное предположение, потому что вошла мать.
— Рита дала тебе выпить?
— Да, спасибо. Но кто она такая, эта Рита?
— Новенькая, с прекрасными рекомендациями; она служила раньше у американцев, но они уехали. Вообще- то у них она была чем-то вроде гувернантки, но тут детей нет, и я сказала: «Вот что, милая, мне придется разжало-вать вас в горничные. Решайте сами, подходит вам это или нет». Она, разумеется, согласилась: еще бы, при нынешней-то безработице!
Мать продолжала рассказывать о Рите и тогда, когда мы уже вошли в столовую, где сама Рита стояла возле буфета в нитяных перчатках, кружевной наколке и ма-леньком овальном передничке. Я хотел было сказать ма-тери: «Тише, ведь Рита здесь», но посмотрел на угрюмое лицо в очках и внезапно совершенно точно понял, что она видела меня в тот момент, когда я, глядя в зеркало, обзывал себя кретином. Мне показалось, что в глубине души мне не было это неприятно, как будто с той минуты мы с Ритой вступили в отношения некоего тайного сообщ-ничества. Я сел, села и мать, и, усевшись, сказала Рите:
— Рита, синьор Дино — мой сын, и с завтрашнего дня будет жить здесь. Не забудьте, если к телефону позовут синьора по имени Дино, то это мой сын.
Мы сидели один против другого за маленьким круг-лым столом в небольшой, но очень высокой комнате, положив руки на кружевную флорентийскую скатерть, на которой лежали столовые приборы из английского се-ребра и стояли тарелки из немецкого фарфора и фран-цузские хрустальные бокалы. За спиной матери поблес-кивало в полутьме резное светлое дерево голландского буфета, а позади меня, я знал, стоял венецианский бу-фет. Итальянское окно, выходившее в сад, было откры-то, но шторы плотно задернуты, потому что мать не лю-била, как она говорила, чтобы садовники считали куски у нее во рту. Мать сама налила мне вина из хрустального, отделанного серебром графина, потом сказала Рите, что можно подавать. Девушка взяла с буфета поднос с фар-форовым сотейником и поднесла его матери. Та сухо ска-зала:
— Подай сначала синьору Дино.
— Но почему? Сначала тебе!
— Нет, тебе.
— Рита, подайте сначала синьоре.
— Но ведь я почти ничего не ем, — сказала мать и кончиком ложки положила себе на тарелку какой-то кро-хотный кусочек.
Рита подошла ко мне, и тогда я понял, чем это так вкусно пахло в саду из кухни: макаронная запеканка! Мать сказала:
— Я знаю, что ты ее любишь, и потому приказала приготовить ее сегодня специально для тебя.
— Прекрасно! Прекрасно! — воскликнул я с мазохист-ским удовлетворением, наваливая себе в тарелку огром-ную порцию запеканки. Последнее время я ел совсем мало, а в особенности избегал блюд такого рода. И пото-му не мог не подумать о том, что комедия блудного сына таким образом продолжается. Я расхохотался. Мать за-беспокоилась:
— Чему ты смеешься?
Я ответил:
— Вспомнил, что читал где-то забавную пародию на историю блудного сына, помнишь, ту, евангельскую?
— Какую пародию?
— В евангельской истории блудный сын возвращает-ся домой, отец принимает его со всевозможными почес-тями и закалывает в честь него упитанного тельца. А в пародии упитанный телец, знающий о своем предназна-чении, в страхе убегает, как только блудный сын возвра-щается домой. Телец заставляет себя подождать, потом наконец возвращается, и тогда на радостях, желая от-праздновать возвращение упитанного тельца, отец зака-лывает блудного сына и предлагает его тельцу.
Телец заставляет себя подождать, потом наконец возвращается, и тогда на радостях, желая от-праздновать возвращение упитанного тельца, отец зака-лывает блудного сына и предлагает его тельцу.