Вспо-миная усилие, которое, словно при взятии барьера, мне пришлось над собою сделать, чтобы обнять Чечилию и овладеть ею, я внезапно понял, что мое решение поки-нуть ее было не чем иным, как официальным, если мож-но так выразиться, признанием уже существующего по-ложения дел. Да, расстанусь я с Чечилией сегодня, но на
144
Скука
самом-то деле я покинул ее много раньше, а вернее, я никогда и не был рядом с нею.
От всех этих мыслей я задремал и в конце концов заставил себя перейти с кресла на диван. Я заснул почти сразу и с таким страстным желанием заснуть, что мне казалось, будто я, скорчившись, стиснув кулаки и зубы, проваливаюсь в какую-то пропасть, и тело мое по мере этого падения становится все тяжелее и тяжелее. Потом я вдруг проснулся с привкусом железа во рту, как будто в зубах у меня была зажата металлическая планка. В студии было почти темно. Предметы в сером полумраке сдела-лись черными. Я соскочил с дивана и включил свет. За окном сразу же наступила ночь. Тогда я посмотрел на циферблат будильника, стоящего на столе, и увидел, что уже больше шести. Чечилия должна была прийти в пять.
Не нужно было много воображения, чтобы понять, что опоздание не случайно и что сегодня она, по-види-мому, уже не придет. Между тем одной из странностей противоречивой натуры Чечилии, которой были явно не-доступны чувства, заставляющие одного человека не при-чинять страданий другому, была пунктуальность: она была настолько пунктуальна, что казалось, будто она дей-ствительно меня любила, и когда ей почему-либо прихо-дилось опаздывать, она всегда успевала меня предупре-дить. Поэтому сегодняшнее опоздание не было вещью обычной и могло объясняться разве лишь тем, что про-изошло нечто настолько более важное, чем наше свида-ние, что Чечилия не только не пришла, но и не смогла сообщить мне о том, что не придет.
Однако первая мысль, которая пришла мне в голову в связи с этим, была следующая: «Так ты что — недоволен? Ты же хотел от нее избавиться, и вот — она не пришла. Казалось бы, так даже и лучше». Однако в моем рассуж-
145
Альберто Моравиа
дении был оттенок сарказма, ибо я должен был с удивле-нием признать, что опоздание Чечилии не только не до-ставляет мне удовольствия, но, наоборот, очень меня тре-вожит.
Я вернулся на диван и принялся размышлять. Почему опоздание Чечилии так меня взволновало? И понял, что если до сих пор Чечилия была для меня, как я уже гово-рил, ничем, то теперь, именно в результате опоздания, она стала «чем-то». Но это едва обретенное «что-то», к сожалению, ускользало у меня из рук: ведь Чечилия не пришла! Когда она была в студии, когда она меня обни-мала, она казалась мне несуществующей, зато теперь, когда ее не было и я знал, что она не придет, я с неосо-знанной горечью вдруг ощутил, что она существует.
Я попытался осмыслить все это получше, но заметил, что это мне дается с трудом, потому что мне было больно. Итак, Чечилия не пришла; итак, она даже не потрудилась представить мне какие-то оправдания; итак, она меня разлюбила или, во всяком случае, любила меня не на-столько, чтобы быть пунктуальной или хотя бы предуп-редить; иными словами, она любила меня чрезвычайно мало. И тут я неожиданно с удивлением осознал, что за все два месяца, пока длилась наша связь, Чечилия ни разу не сказала, что любит меня, и я ее ни разу об этом не спросил. Разумеется, можно было считать признанием в любви то, что она мне отдавалась, показывая тем самым, что ей со мной хорошо. Но вполне возможно — и это я понял только сейчас, — что это не значило ровно ничего.
О том, что это «принесение тела в жертву» не значило для нее ничего, я мог бы догадаться и по тому, как мало она придавала этому значения.
Но вполне возможно — и это я понял только сейчас, — что это не значило ровно ничего.
О том, что это «принесение тела в жертву» не значило для нее ничего, я мог бы догадаться и по тому, как мало она придавала этому значения. Такие вещи нельзя не чувствовать: Чечилия отдавала мне себя с тем поистине дикарским, простодушным безразличием, с каким, сни-
146
Скука
мая с шеи, дикарь отдает алчному завоевателю амулет из драгоценных камней. Можно было подумать, что она не знала поклонников, которые дали бы ей почувствовать, каким желанным может быть женское тело. Правда, Ба-лестриери ее обожал и даже умер от этого обожания, но, казалось, Чечилия до сих пор этому удивляется, как вещи, с ее точки зрения, глупой и непростительной.
Неожиданно я почувствовал укол в сердце и вздрог-нул. Уколола мысль, которая заставила меня почти фи-зически ощутить бесплодность всех моих размышлений перед лицом этого отсутствия: «Что бы ты там ни приду-мывал, а Чечилия все-таки не пришла!» Я посмотрел на часы и заметил, что со времени моего пробуждения про-шло уже тридцать минут: Чечилия, конечно, сегодня не придет. И я больше не желал убеждать себя в том, что ее отсутствие мне безразлично.
Я подумал, не заболела ли она — единственная при-чина, которая могла бы объяснить ее поведение, не посе-яв во мне подозрений, и вскочил с дивана, чтобы ей по-звонить. И только тогда, с ощущением совершающегося открытия, понял, что никогда не звонил Чечилии, ни разу. Это она мне всегда звонила, каждый день, а я не звонил, потому что мне это было не нужно. Такое полное отсутствие любопытства с моей стороны показалось мне весьма знаменательным. Я никогда не звонил Чечилии, потому что никогда не пытался установить с ней настоя-щие отношения. Так они и стали ничем: скука легко их подорвала, и в конце концов я даже решил покончить с ними совсем.