— Сколько?
Она подняла руку, показав три пальца, и сказала: «Три»; потом снова закрыла глаза и легонько ко мне при-жалась; при этом движении в ее лице с опущенными рес-ницами мне снова почудилось то ироническое выраже-ние, которое я заметил раньше. «Так, может быть, — по-
169
Альберто Моравиа
думал я, — может быть, я и в самом деле сумел познать ее на этот раз до конца, до самого конца, так что не осталось в ней для меня никакой тайны, никакой скрытой от меня жизни». Но я не мог знать этого точно и потому не мог наслаждаться своей победой: об обладании может знать все лишь тот, кем обладают, а не тот, кто обладает. И я снова, сильнее, чем когда-либо, ощутил невозможность настоящего обладания, несмотря на всю полноту физи-ческого слияния. Мне хотелось спросить: «А с кем луч-ше — со мной или с Лучани?», но еще раз почувствовал, что не в силах произнести имя актера. Вместо этого, сам не знаю почему, я спросил:
— Это правда, что Балестриери умер в твоих объяти-ях, в то время как вы занимались любовью?
Я увидел, что она, не открывая глаз, слегка поморщи-лась, словно почувствовала на своей коже надоедливое прикосновение мухи. Потом пробормотала:
— Ну зачем тебе это?
— Нет, ты скажи, это так или нет?
Она по-прежнему лежала, закрыв глаза, и у меня было ощущение, что я допрашиваю сомнамбулу.
— Не совсем так, — сказала она. — Ему действитель-но стало плохо, когда мы занимались любовью, но умер он позже, когда мы уже кончили.
— Ты просто не хочешь сказать мне правду.
— Почему? Я говорю правду. Я очень тогда испуга-лась. Я думала, он умер, но, к счастью, он пришел в себя и дошел до постели.
— Значит, вы были не в постели?
— Нет.
— А где?
— А тебе что, все надо знать?
— Ну так где?
170
Скука
— На лестнице.
— На лестнице?
— Да, ему мог прийти каприз в любой момент и в любом месте. Мы только что кончили заниматься любо-вью в комнате, что на антресолях, и спускались в студию, потому что он собирался меня рисовать. Я шла впереди него, и вдруг ему захотелось меня взять, и он взял меня прямо на ступеньках. Но знаешь что?
-Что?
— После того как он почувствовал себя плохо и я по-могла ему снова подняться наверх и лечь в постель, он некоторое время лежал с закрытыми глазами. Но потом постепенно пришел в себя и, подумай только, захотел взять меня снова, в третий раз! Но я не захотела. Мне и так казалось, что я лежу с мертвецом, и мне было страш-но. В конце концов ему пришлось с этим смириться, но он очень рассердился. Иногда я думаю, что он и умер-то, потому что рассердился.
Стало быть, подумал я, Балестриери действительно хотел покончить с собой. Мне казалось, что я вижу их на ступеньках, как они размыкают объятия в самый разгар любви, и старый художник, держась обеими руками за перила, карабкается по ступенькам на антресоли и пада-ет на постель, а потом этот полутруп снова вдруг садится на постели и протягивает к Чечилии руки.
Я спросил ее, следуя логике своих размышлений:
— А ты изменяла Балестриери?
Я снова увидел на ее лице досадливую гримасу, слов-но к ней приставала муха, и понял, что на самом-то деле я спросил: «А мне ты изменяешь?» Кажется, даже она по-няла настоящий смысл вопроса, потому что ограничи-лась только тем, что прошептала:
— Ну вот, начинается.
171
Альберто Моравиа
Но я настаивал:
— Нет, ты все-таки скажи: ты ему изменяла?
В конце концов она ответила:
— Зачем тебе это знать? Ну хорошо, изменяла иногда: он был такой скучный.
У меня перехватило дыхание:
— Скучный? А что это значит — «скучный»?
— Скучный — это скучный.
— Но что значит для тебя это слово?
— Скучный значит скучный.
— То есть?
— Скучный.
Итак, Чечилия мне изменяла, подумал я, и изменяла она мне потому, что я был скучный, то есть не существо-вал для нее так же, как она не существовала для меня. Но между нами было различие: я знал, что такое скука, пото-му что страдал от нее всю жизнь, в то время как для нее скука была лишь неосознанным импульсом для того, что-бы переместить свои соблазнительно покачивающиеся бёдра в какое-то иное, далекое от меня место. Я снова посмотрел на нее: она лежала на спине, раздвинув ноги, в той позе, в которой осталась после соития, уверенная в том, что ее непринужденное бесстыдство должно пока-заться мне совершенно естественным, свидетельствую-щим о нашей близости… И, глядя на нее, я вдруг поддал-ся обычной мужской иллюзии, заставляющей нас видеть в физическом обладании единственно реальное облада-ние. Да, подумал я, Чечилия вырвалась и ускользнула, но если я возьму ее снова, кто знает, может быть, я овладею ею по-настоящему и до конца и сумею побороть это ощу-щение неполноты. Я приподнялся и, склонившись над ней, коснулся ее губ своими.
172
Скука
— Мне уже надо бежать, — пробормотала она, не от-крывая глаз.
— Погоди!
И я взял ее снова, хотя она так и не открыла глаза, и только движением тела, алчно ответившем моему, пока-зывала, что готова к соитию, и это было еще одним дока-зательством того, что она не здесь, а где-то в ином месте, и все, чем я вступал в обладание, не имело для нее ника-кой цены и, следовательно, для меня тоже. На этот раз, сразу же после любви, Чечилия открыла глаза и сказала: