Номер Чечилии ответил загадочным молчанием, вер-нее, молчание казалось мне загадочным, потому что Че-чилия с той минуты, как она не пришла, сама стала загад-кой, укрывшейся в этом молчании, как зверь в норе. Од-
147
Альберто Моравиа
нако будучи загадочным, это молчание все-таки не было окончательным. Без особой уверенности, как игрок, ко-торый после нескольких проигрышей все-таки не теряет надежды отыграться, я надеялся, что в конце концов в трубке раздастся голос Чечилии. Но вместо этого про-изошла странная вещь: гудки прервались, то есть кто-то взял трубку, но не произнес при этом ни слова, мне пока-залось, что на той стороне я различил что-то вроде уча-щенного дыхания, а потом вздоха. «Алло, алло! — кричал я, — кто у телефона?» — пока не услышал, как там поло-жили трубку. В ярости я снова набрал номер, но мне снова ответило молчание, наполненное этим таинствен-ным дыханием, и под конец трубку опять положили. Я набрал номер в третий раз и ждал очень долго, но никто не подошел.
Оставив в покое телефон, я вернулся на диван. Пона-чалу я был так поражен, что вообще ничего не соображал. Мне было ясно только одно: в тот самый день, когда я решил сообщить Чечилии о нашем разрыве, Чечилия, не знаю почему, впервые не явилась на свидание, то есть фактически сама спровоцировала меня на разрыв, кото-рый я только еще собирался ей предложить. Я испытывал то самое неприятное чувство, которое испытывает чело-век, спускающийся по крутой темной лестнице, когда, готовясь преодолеть последнюю ступеньку, вдруг нащу-пывает ровную поверхность лестничной площадки и те-ряет равновесие именно потому, что ступеньки, которой он ждал, на самом деле не оказалось.
Безотчетно, чисто механически я поднялся, подо-шел к двери, открыл ее и взглянул в сторону входной двери, словно надеясь, что из-за угла сейчас появится Чечилия.
Безотчетно, чисто механически я поднялся, подо-шел к двери, открыл ее и взглянул в сторону входной двери, словно надеясь, что из-за угла сейчас появится Чечилия. Потом я посмотрел в другую сторону, и мой взгляд, обежав все двери, задержался на двери Балест-
148
Скука
риери. Я не мог не подумать о том, что и Балестриери, наверное, вот так же, Бог знает сколько раз, выглядывал в коридор, чтобы посмотреть, не появится ли из-за угла опаздывающая Чечилия. Я знал, что в его студии пока никто не живет, говорили даже, что там хочет поселить-ся сама вдова. В день нашей первой встречи Чечилия оставила ключ от комнаты старого художника у меня на столе и так его и не взяла, а я забросил его в какой-то дальний ящик, словно предчувствуя, что он мне еще понадобится. Внезапно мне захотелось очутиться в тех стенах, где Балестриери мучился от той же неясности, от которой сейчас мучился я.
Я взял ключ и, оставив дверь полуоткрытой, чтобы Чечилия, если она все-таки явится, могла войти, напра-вился к студии Балестриери.
Когда я зажег искусственные, с искусственным же нагаром, свечи центральной люстры, студия с ее подде-ланной под старину мебелью и темно-красным Дамаском показалась мне еще более мрачной, чем в первый раз. Ступая по толстому ковру и с отвращением вдыхая засто-явшийся, пыльный, дурно пахнущий воздух, я подошел к стоящему посреди комнаты большому, громоздкому, вы-держанному в стиле Возрождения столу, блестящая по-верхность которого за два месяца запустения покрылась густым слоем пыли. На нем стоял телефон, рядом лежал телефонный справочник и зеленая квитанция об уплате. Я подумал, что вдова, должно быть, и в самом деле соби-рается сюда переехать, раз уж платит за телефон; потом мой взгляд упал на записную книжку, с переплетом «под мрамор». Я взял ее и начал листать. Почерк Балестриери, крупный, четкий, корявый, почему-то привел мне на па-мять его слишком широкие плечи и огромные ступни. Меня поразило количество женских имен, просто имен
149
Альберто Моравиа
без фамилий, почему-то все они были на одной страни-це: Паола, Мария, Милли, Инес, Даниэла, Лаура, Со-фия, Джованна и т.д., и т.д. Зная привычки Балестрие-ри, я не сомневался, что все это были имена тех легко-мысленных барышень, которые когда-то, до того как началась его великая любовь к Чечилии, столь часто его посещали. Я продолжал листать, мне хотелось увидеть страницу с буквой «ч». Вот оно, имя Чечилии, и рядом телефон, по которому я только что тщетно пытался доз-вониться. На мгновение я замер, не отводя глаз от этого имени и этих цифр и думая о том, сколь различны были чувства Балестриери в тот день, когда он делал эту за-пись, и потом, когда он открывал эту страницу, прежде чем позвонить Чечилии. Под конец ему, наверное, уже и не надо было прибегать к услугам справочника, потому что он знал номер наизусть; но все равно он время от времени, наверное, смотрел на страницу с буквой «ч», вспоминая тот роковой час, когда он записал это имя и этот номер. Неожиданно на столе зазвонил телефон.
Поколебавшись, я взял трубку. У меня было странное чувство, будто я — это не я, а Балестриери, и что сейчас я услышу в трубке голос Чечилии. Это предчувствие не-ожиданно сбылось: я услышал по телефону знакомый голос, который спросил: «Это ты, Мауро?» Стало быть, Балестриери звали Мауро. Какая-то болезненная тошно-та подступила к горлу, и у меня сжалось сердце. Так, значит, это действительно была Чечилия, и она звонила не мне, а Балестриери, то есть человеку, который умер, и она знала о том, что он умер.