Он попадал молотком по своим пальцам. Он порезался трижды и два раза испортил заготовку кожи для набоек. Он опрокинул клей на свой стульчик и долго отскабливал его ножом. Его зажигалка испортилась, он стал пользоваться спичками, и спички эти ломались, или гасли в тот момент, когда он подносил их к сигарете, или стреляли серой в разных направлениях, в том числе почти что ему в глаз. Но — к счастью — до членовредительства дело не дошло. Кроме шишки на лбу и травмы большого пальца, он не получил никаких видимых повреждений. Зато настроение его было испорчено всерьез и надолго. Он уже не улыбался сам себе и всему свету, он хмурился, ворчал под нос, орал на Лёню и даже на какую-то толстую заказчицу, которой не понравилось что-то в отремонтированных им прежде сапогах.
Я скромно порадовался своему первому успеху — оказывается, первый блин не всегда комом! Я чихнул с нужной степенью интенсивности.
К вечеру последствия моего чиха стали сходить на нет. Мой подопечный перестал попадать молотком по пальцам, и заготовки для набоек вырезал аккуратно и точно требуемого размера. Сигарета прикуривалась сразу же, клей не разливался, и спички не ломались.
Я задремал, убаюканный монотонностью этого вначале столь хлопотного дня, и размышлял в ленивой полудреме, а не чихнуть ли мне еще разок, когда громкий разговор заставил меня встрепенуться. Разговор шел обо мне.
— …Никаких котов! — категорически заявлял тот сапожник, что постарше. — Еще чего! На улицу его, и пусть идет, откуда пришел.
— Ну, — хныкала Лёня, — ну пожалуйста! Он же домашний, он же пропадет!.. И смотри, какой он красивый!
— Гони его в шею, я сказал! — не сдавался тот. — Или возьми себе домой, если тебе его так жалко!
— Я не могу домой! У меня Пончик! Он его разорвет!
Как я понял, Пончик — это имя собаки.
— Туда ему и дорога, — сказал Процюк и расхохотался. Его смех прозвучал крайне невоспитанно и неуместно, я бы даже сказал, оскорбительно для меня. Я не удержался и чихнул еще раз.
— У него насморк, он больной, ему нельзя под дождь! — завопила Лёня. А Процюк чихнул в свою очередь и полез за носовым платком.
— Еще нас всех тут перезаразит! — сказал он, высморкавшись. — Меня так уже заразил.
— Кошачий насморк людям не передается! — заявила Лёня торжественно. — Таких элементарных вещей не знаешь!
— Элементарных вещей я, может быть, и не знаю, — согласился Процюк и снова высморкался. — Но я знаю другое: если я его еще раз увижу, то привяжу ему на шею камушек и брошу в канализацию. В тот колодец, что во дворе, открытый…
Дальше я не слушал. Я взвыл и кинулся к двери. Инстинкт самосохранения был сильнее доброй воли.
Я — сильный кот, и дверь, как бы плотно закрыта она ни была, распахнулась сразу же. Я шмыгнул в подворотню, а оттуда — на улицу. Потом подкрался к окну мастерской и осторожно заглянул. На улице было уже темно, а внутри горел свет, поэтому они меня не увидели. Да они и не смотрели в окно.
Потом подкрался к окну мастерской и осторожно заглянул. На улице было уже темно, а внутри горел свет, поэтому они меня не увидели. Да они и не смотрели в окно. Они смотрели друг на друга, и выражение их лиц было недоуменным и даже испуганным.
Ай да я!
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ,
в которой мы теряем Домовушку
И в сердце растрава,
И дождик с утра…
Поль Верден
К счастью, простуда, которая вдруг одолела Процюка, рано уложила его в постель: не было еще девяти, когда он выпил чего-то там горячего — над кружкой поднимался парок, и Процюк обжег себе язык, поперхнулся, судя по его мимике, выругался — и укрылся теплым одеялом. Я наблюдал за ним в окно, непредусмотрительно не задернутое шторкой. Какая-то женщина, сестра или жена — для мамы эта женщина была слишком молода — ухаживала за ним, ставила ему горчичники, заставила проглотить таблетки. Покончив с процедурами, она погасила свет, вышла в другую комнату и села смотреть телевизор. Я решил, что моя работа на сегодня окончена, и ретировался.
Только поздно вечером явился я домой. Наша умница Лада, одержимая яростным желанием отомстить, совсем забыла снять нас с Вороном с наших постов. Ворону в этом плане было проще: летать в поднебесье — это вам не бегать по твердому асфальту, к тому же грязному, мокрому и скользкому. Мне же пришлось долго пробираться по улицам, пока у вокзала я не ухитрился заскочить в троллейбус.
Я замерз, продрог и проголодался. Колбаса, молоко и кусочек жареной рыбки, которыми девушка Лёня угощала меня, давно превратились в прекрасное воспоминание. Вкусные запахи из кухонь дразнили мое обоняние, но я спешил домой — не хватало еще опоздать и поцеловать запертую и заклятую на ночь дверь. Ночевать в подъезде, на пыльном и тонком коврике перед дверью — нет уж, увольте, это не для меня.
Во дворе я заметил группу котов, кажется, среди них была и моя давняя врагиня — кошка-бродяжка; я постарался прокрасться в свой подъезд незамеченным, и это мне удалось. День прошел успешно.
Меня ждали — Пес караулил у двери и отворил, едва я успел тихо мяукнуть.
— Ну что, Кот? — спросил он, дрожа от возбуждения, или от нетерпения, или еще от чего. — Удача?
Я постарался принять самый что ни на есть гордый вид и с распушенным трубой хвостом проследовал в кухню.