Я удивился. Домовушка закивал лохматой головкой и грустно посмотрел на меня.
— Верно, верно, — сказал он уже громко. — Ежели бы к нам не попал, в квартиру нашу, то и до последнего дня не знал бы, какой ты есть на самом деле, мирно-тихо прожил бы дни свои… А теперь — нету. Обратно не повернешь. Даже когда в свой истинный облик вернешься. Нету обратной дороги тебе.
— Откуда ты знаешь? — не поверил я.
— Да уж знаю, — вздохнул все так же тяжело Домовушка. И вернулся к прежнему предмету нашего разговора: — Так что сладить с этой девкой мне не по силе. Ежели Лада скоро не проснется, поверь уж старому, — все в разор придет. И я уж не порядки, а беспорядки наводить буду. Каковой у хозяйки нрав, таковой и домовой. Так-то вот.
Я попытался поговорить с Лёней о нашем будущем. Должен отметить, что она общалась только с нами тремя — со мной, как с котом и давним знакомым, с Псом, как с собакой, а собак она любила, и с Домовушкой, как с наиболее близким (внешне) к человеку существом. За то время, что она прожила в нашей квартире, Домовушка еще ни разу не перекидывался в таракана.
Лёня на мои увещевания отреагировала своим обычным способом — обиделась и разревелась. Слов она не понимала или не хотела понимать, рыдала в голос и кричала:
— Ах, я вам мешаю! Я, что ли, виновата, что так вышло! Верните меня домой, к маме, чтобы я не мешала! Или давайте я уйду!
Домовушка после отозвал меня в сторонку.
— Ты это, Коток… Не надобно с нею беседовать.
— Ты это, Коток… Не надобно с нею беседовать. Делу не поможет, а напакостит токмо. Только досадливости в ней прибавится, а в квартире грязи.
Насчет «досадливости», как называл обидчивость Домовушка, не знаю. А вот грязи прибавилось, это точно.
Поэтому я не стал соваться не в свое дело, а вернулся к собственным делам. Дел же было множество.
Ворон закончил читать мне курс рунической магии, мы приступили к теории магионных полей и магионных потоков.
Я продолжал писать свои записки. Начинал я их для себя, для памяти, как заготовку будущих мемуаров, но скоро меня обуяла жажда увидеть сие творение опубликованным. Я стал тщательнее работать над словом, разбивал текст на главы, подбирая к каждой подходящий эпиграф и вообще стал более творчески относиться к своему произведению.
Небольшое отступление в скобках: почему я отступил от существующей традиции оформления эпиграфов, то есть подписываю те или иные высказывания не именами авторов книг, а именами персонажей, коим принадлежат эти высказывания.
А потому что мне, являющемуся не только автором, но и одним из основных персонажей этой книги, обидно.
К примеру, возьмем эпиграф к данной главе. Это ведь не Гофман, написавший жизнеописание кота Мурра, предпочитает жаркое хлебу, а сам Мурр! А Гофман, может быть, и вовсе предпочитал сдобные булочки или марципаны. Поэтому подписывать данное высказывание именем Гофмана нечестно и неправильно! Скобки закрываются.
Ворон, к счастью, в мои записки свой клюв не совал, ограничиваясь внешним наблюдением — чтобы я не «марал виршей». Поэтому стихи, если мне того хотелось, я писал только под покровом ночи, когда Ворон сладко спал на насесте.
Как уже отмечалось несколько выше, я много гулял.
И даже смог познакомиться с несколькими представительницами прекрасного пола своей породы. Моя давняя знакомая кошка-бродяжка исчезла с наших крыш и из наших подвалов. Век кошачий короток, и зигзаги судьбы неведомы. Если она погибла — в таком случае мир праху ее, думал я. Не мне проливать лицемерные слезы.
А меня забыли. Некоторые старики намекали, что я весьма похож на одного «малахольного», может быть, даже его потомок, — я на намеки не реагировал, делая вид, что не понимаю, о чем речь. Меня же малахольным никто уже не считал, и я пользовался успехом у зрелых кошек и молодых котов. Да и у стариков тоже — я вел иногда философские беседы о смысле жизни и миссии котов в этом мире, и скоро меня стали признавать разумным, более того — думающим представителем кошачьей породы.
Я стал вхож в бомонд, собиравшийся в то время в подвале второго подъезда. Это не было общество эстетов и интеллектуалов, скорее узкий мирок высшего света, сплетничающий и интригующий на манер салонных львов и львиц восемнадцатого века (помните «Школу злословия»?) Сам я на приемах больше помалкивал, то есть (следовательно) слушал, и за то меня любили.
Я пел серенады, ухаживал за кошками, даже дрался на дуэли — дважды. К счастью, такие опасные враги, как первый встреченный мною в нашем дворе кот, мне больше не попадались. Мои нынешние противники были молоды и слабосильны, и я легко справился с ними. А если совсем уж честно, то они не смогли выдержать даже и одного раунда и после предшествующего дуэли обязательного ритуала взаимного осыпания оскорблениями ретировались. А я с распушенным хвостом наслаждался плодами победы. То есть восторгами поклонниц.
Впрочем, оставим это — «у нас теперь не то в предмете» [17] .
Недели и месяцы пробежали незаметно и не без приятности.
Недели и месяцы пробежали незаметно и не без приятности.
Однажды, проведя весьма бурную ночь с двумя моими знакомыми кошечками, я на рассвете возвращался домой, счастливый, усталый и голодный.