— Я тут ни при чем, — довольно равнодушно сказала Лада. — Это всего-то его внутренняя сущность.
— Совсем у нас как в сказке получается! — продолжал радоваться Домовушка, не слушая ее. — И Пес у нас есть, и Кот, и вот теперь Петушок! Еще бы нам бычка да барашка, и можно сказку в лицах представлять, как в вертепе!..
— Остановись, неразумный, накликаешь! — не своим, каким-то утробным голосом прямо-таки взвыл Ворон. — Если все будет идти так и дальше, скоро вся городская милиция поступит к нам на иждивение, ты этого хочешь? Чем ты кормить их будешь, этих твоих бычка и барашка?
— Да я ж ничего, я ж ничего и не говорю!.. — оправдывался Домовушка. — Мы и так вертеп можем устроить, Жаб за бычка сойдет, а ты — за барана. А что, о Рождестве…
— Дикобраз неумытый! — заорал Ворон. — Тебе существующего вертепа мало?!
— Лада, слышь-ко, Ладушка, опять непотребное слово мне этот птиц сказал! Диким образом обозвал, да еще замаранным!
Давненько Домовушка с Вороном не препирались, с тех самых пор, как первый советник надрался, а в отношениях обитателей квартиры появилась трещина. Я мысленно поприветствовал эту их словесную потасовку, видя в ней своего рода залог возврата к прежней спокойной жизни. Но Лада отмахнулась от них. Она внимательно наблюдала за поведением Петуха, и что-то в его поведении тревожило ее — озабоченная морщинка пересекала гладкий обычно лоб, и хмурились соболиные брови. Я тоже внимательнее пригляделся к нашему новенькому.
Петух, по-моему, вел себя, как полагается вести себя всякому петуху. Он кукарекнул пару раз, а потом пошел по ковру, разгребая ворс и выклевывая оттуда крошки печенья.
— Я так и сказал Ладе — мол, ничего странного, ведет себя, как обычная птица, ищет себе прокорм.
— Но он ведь не обычная птица! — возразила Лада. — Я боюсь, что-то у меня не так получилось. Он сейчас должен быть в шоке от осознания случившегося. Вспомни себя, Кот!
— Ну помню, — сказал я. — Я тоже есть хотел, и очень.
— И ты прямо так же, сразу стал искать кошачью пищу и приобрел кошачьи повадки? — спросила Лада.
— Да нет, — почесал я лапой за ухом. — Я долго не мог поверить в то, что случилось, все мне казалось, что я сплю…
— А ему не кажется.
Я еще раз посмотрел на Петуха. Он, по-видимому наевшись, вспорхнул на спинку кресла, похлопал крыльями, кукарекнул разок и сунул голову под крыло. Спать собрался.
— Я боюсь, — сказала Лада шепотом, — боюсь, что вместо трансформации я проделала с ним настоящее превращение, и его человеческая составляющая провалилась слишком глубоко в подсознание. Вы-то все какой-то частью сознания ощущаете себя людьми, а вот он — он, по-моему, больше чем на девяносто процентов ощущает себя птицей.
Спать собрался.
— Я боюсь, — сказала Лада шепотом, — боюсь, что вместо трансформации я проделала с ним настоящее превращение, и его человеческая составляющая провалилась слишком глубоко в подсознание. Вы-то все какой-то частью сознания ощущаете себя людьми, а вот он — он, по-моему, больше чем на девяносто процентов ощущает себя птицей. И я не могу понять, почему так получилось…
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ,
в которой повествуется в основном о Петухе
О, что за блаженство — быть ослом!
Г. Гейне
Лада беспокоилась напрасно. Ничего страшного с Петухом не произошло. Просто в его птичьем мозгу не помещалось больше одной мысли за раз. Очень скоро мы в этом убедились.
Когда я говорю «мы», то имею в виду Домовушку, Ворона, Пса и себя. Жаб же сказал, что все эти новые жильцы только добавляют гембиля, и что его лично не интересует, что там с этим ментом случилось, и что он лично не удивляется тому, что произошло, поскольку петух — птица бесстрашная в силу своей глупости, а лейтенантик и был до тупости бесстрашен.
— Да разве ж нормальный человек не испугается такого вот? — говорил Жаб, устраиваясь в миске и укрываясь свежим полотенцем. — Нормальный человек «мама!» заорет да в отключке на пол брякнется, а этот тупоголовый… Мент он мент и есть, правду вам говорю. Так что возитесь с ним, если вам делать нечего, а мне — по фигу.
В течение всего дня мы — иногда по отдельности, а иногда перебивая друг друга — пытались довести до сведения Петуха, что с ним случилось и почему. Петух слушал нас, наклоняя набок голову, увенчанную крошечным розовым гребешком, и только-только тебе начинало казаться, что он наконец что-то понял, как он — раз! — и склевывал какую-нибудь соринку с пола. Или хлопал себя по бокам крыльями и кукарекал.
Ворон, заинтересовавшись этим, по его выражению, феноменом, потратил битый час, пытаясь пообщаться с ним на курином языке. С тем же самым нулевым эффектом. Под конец он плюнул и обозвал Петуха кретином, дегенеративной особью и самозамкнутой системой. Что он имел в виду под этим последним термином, он не пояснил.
Лада залилась слезами.
— Это я, я, я виновата! — повторяла она, заламывая свои полные белые ручки и простирая их к потолку. — Я что-то не так сделала, а он… он взял и превратился в птицу!.. Полностью!.. А он был такой хорошенький!.. Такой белобрысенький!.. Не хочу, не хочу больше быть ведьмой! — Она зарыдала и упала ничком на постель.